Через несколько месяцев припадки страха возобновились. Дозу основного лекарства увеличили, к нему добавилось еще одно. Через год Дженнифер принимала уже три препарата, от чего все время ходила одурманенная и вялая, а приступы страха все равно то и дело накатывали. Потом, во время посещения врача в эпилептической клинике, она второй раз лишилась сознания. Но теперь ее мозг проявил фармакорезистентность: проще говоря, отказался подчиниться действию простых лекарственных средств. Нарушение ритмов головного мозга, спровоцировавшее припадок, распространилось из лобной доли в прилежащие области. Разбушевавшаяся в правом полушарии гроза перекидывалась на левое и рикошетом снова ударяла в правую половину мозга, и так снова и снова. Врачи диагностировали большой эпилептический припадок, то есть со всем набором острых симптомов.
А поскольку клиника, к которой была прикреплена Дженнифер, функционировала при больнице, девочку немедленно поместили в отделение интенсивной терапии. Ей ставили капельницы с самыми сильными седативными средствами, чтобы купировать приступ, но дозы были настолько высоки, что, в сущности, воздействовали на организм почти так же, как общая анестезия. Седативный эффект был силен настолько, что угнетал даже дыхательный рефлекс, и ее пришлось подключить к аппарату принудительной вентиляции легких.
Дженнифер оказалась в двойной ловушке: если не купировать постоянно повторяющиеся приступы, они грозили разрушить те самые мозговые ткани, в которых возникали, а если купировать, это означало для нее жизнь в бессознательном состоянии под действием мощных седативных препаратов.
Имелся, правда, еще один выход, поэтому-то Дженнифер и ее родителей доставили на самолете в сопровождении бригады медиков к нам в клинику. При встрече с ними я заметил, какие пустые, безжизненные глаза у родителей девочки. Они уже знали, что обычная хирургическая операция при некупируемых эпилептических приступах в случае их дочери невозможна. Аберрантные электрические разряды, которые вызывали у нее сильнейшие приступы и отражались на ЭЭГ в виде острых высокоамплитудных пиков (спайков), не имели четко локализованного очага, чтобы его можно было безопасно удалить, как опухоль. На беду Дженнифер, спаечная активность возникала беспорядочно в разных точках по всему правому полушарию.
Врачи уже предупредили родителей девочки, каким будет следующий акт в их трагедии. А теперь мне предстояло заговорить с ними о том, что немыслимо и невыносимо для мамы с папой, но что в этих обстоятельствах давало их дочери единственную надежду на спасение. И я сказал им, что Дженнифер необходимо удалить половину мозга.
ВЫДУМКИ О МОЗГЕ: НАШ МОЗГ СОБРАН ЖЕСТКО
Мозг, этот таинственный орган, запрятанный под крышкой черепа, в ходе истории оброс множеством ярких метафор, с помощью которых люди веками пытались объяснить его свойства и которые на поверку оказались страшно далеки от истины. Древние, например, считали, что внутри мозга помещается слизь (флегма). Другие предполагали, что его полости омываются животными Духами
[125]. Позже, в эпоху индустриальной революции, возник новый, сразу всем полюбившийся образ для объяснения механизма работы мозга: шестеренки. А в наш цифровой век самой расхожей метафорой, естественно, стало все связанное с коммутациями, монтажными соединениями и платами.
Но дело в том, что нейроны в силу многогранности способны брать на себя самые разные роли, какие могут понадобиться мозгу в процессе жизни. Прежде всего, ни один нейрон нельзя считать «жестко замонтированным» в том смысле, что ему отведена единственная задача (или функция). Каждый умеет в той или иной степени брать на себя новую функцию, для которой не был предназначен изначально. Кстати, не найдется ли способа дать более точное и наглядное представление о мозге?
Нейробиология описывает мозг в понятиях «нейрональных ансамблей», координирующих свои действия на функциональном уровне. Как видно из истории болезни моей пациентки Дженнифер, когда ту или иную мозговую структуру подвергают операции или даже удаляют, оставшиеся участники нейронального оркестра подхватывают партии отсутствующих собратьев и продолжают слаженную игру, выдавая поразительно стройные симфонии мысли, воображения и чувства.
Пластичность неоспорима
Никакой пример не мог бы лучше проиллюстрировать поразительную способность мозга к самоперестройке, чем его реакция на удаление одного из двух полушарий – такая операция называется гемисферэктомией. Впервые проведенная на человеческом мозге в 1923 году, она представляет собой самое радикальное и вопиюще зверское из всех мыслимых хирургических вмешательств. После десятилетий забвения по соображениям, что это слишком большой риск, гемисферэктомия возродилась в медицинской практике и была усовершенствована в начале 1970-х годов хирургами в Университете имени Джона Хопкинса. С тех пор эта операция стала если не обыденностью, то, во всяком случае, и не последней соломинкой, за которую цепляются от отчаяния. Мало того, что у 96 % прооперированных детей эпилептические припадки полностью прекращаются или почти сходят на нет, лишь считаные единицы после такого вмешательства показывают сколько-нибудь значимую утрату памяти, умственных способностей, индивидуальности или даже чувства юмора.
Способность мозга перераспределять между отделами функции и переделываться при утрате какой-либо из структур в нейробиологии называют «пластичностью». На протяжении 1980-х годов ученые полагали, что за большинством участков мозга жестко закреплены конкретные наборы задач. Помните составленную Пенфилдом соматосенсорную карту мозга из главы 1, где изображается, из какого участка исходит осязательная реакция на прикосновение к тому или иному месту, например к щеке, языку, пальцам? С появлением этой карты и ученое сообщество, и публика уверились, что эта география так же незыблема, как карта Северной Америки.
Затем пришла плеяда блестящих новаторов, как, например, невролог Брэдли Шлэггер, молодой исследователь из Вашингтонского университета в Сент-Луисе. Он экспериментировал на эмбрионах и новорожденных особях крыс, для чего вырезал кусочек зрительной коры головного мозга и пересаживал в соматосенсорную кору – как раз в то место, которое отвечало за чувствительность усиков-вибрисс. В этой усико-чувствительной зоне нейроны разделяются на более темные скопления в форме миниатюрных цилиндров и окружающую их более светлую нейронную ткань. Каждый цилиндрик отвечает за свою вибриссу. Так оно и есть, это усиковые цилиндры.
Считалось, что такая структура предопределена генетикой, пока журнал Science
[126], да еще прямо на обложке, не поместил результаты экспериментов Шлэггера. И знаете, что он обнаружил, пересадив нейроны зрительной коры в осязательную кору? Через считаные недели они, назначенные отвечать за зрение, перестроились в такие же, как и окружавшие их, цилиндры и «переквалифицировались» отвечать за чувствительность усиков-вибрисс.
