Ну и, наконец, главное. В самом конце года они с Этель принимают окончательное решение – остаться в Лэ-Тукэ навсегда. Найден дом. Найден, уже взят в долгосрочную аренду и совсем скоро будет куплен. А потом – перестроен «под себя». Как – Этель знает. «Спросите у Этель, она разберется» – постоянный рефрен Плама. А рефрен их общих друзей (которых раз-два и обчелся): «Если ты не согласен с Этель – подумай, в чем ты не прав».
«Сенсация, – пишет он Леоноре 4 июня 1935 года. – Вчера мы купили Лоу-Вуд… Должен сказать, что я в восторге. К дому я уже привык, кое-что перестроим, кое-что пристроим, и всё будет прекрасно. Мы пришли к выводу, что хотим жить в Лэ-Тукэ, в самом безопасном месте на свете, и что лучше дома, чем Лоу-Вуд, здесь нет – расположен он лучше некуда».
Вудхаус – прекрасный писатель, но пророк из него никудышный. Наивность этого неглупого, наблюдательного человека не имеет границ. Ведь это север Франции, ведь это 1938 год. Что́ совсем недавно случилось с Австрией и Чехией, известно всем – но только не Вудхаусу; он уверяет падчерицу, что «Лэ-Тукэ – самое безопасное место на свете», а Таунэнда – что «мир никогда еще не был дальше от войны, чем теперь». Уверяет Леонору, Таунэнда, а может, и себя самого? Объяснить эту слепоту можно только его отрешенностью от всего, что происходит вокруг. И, наоборот, повышенной вовлеченностью в то, что касается непосредственно его самого, его семьи, куда, натурально, входят собаки и кошки, и творческих планов.
Конец тридцатых в жизни Вудхауса богат и на книги, и на события, и на деньги, естественно, тоже. В 1938 году у него выходят два, должно быть, лучших романа из его лучших циклов: «Фамильная честь Вустеров» и «Дядя Фред в весеннее время». Леонора рожает сына (первым ребенком была дочь), и Вудхаус незадолго до родов разражается трогательным письмом, где, удивительное дело, нет ни одной шутки:
«Пишу всего пару строк – единственно, чтобы сказать тебе, как я тебя люблю и как много о тебе думаю. Молюсь, чтобы ты не слишком страдала, ты ведь мне очень дорога. Одна мысль о том, что ты мучаешься, для меня непереносима… Сегодня вечером извлеку на свет божий все твои старые письма и сяду их перечитывать».
Страдает от ревматизма и ходит по врачам Этель – человек она здоровый, доживет почти до ста лет, но, как и многие здоровые люди, чрезвычайно мнительна. Внезапно (укус клеща) умирает любимая Мисс Мигалка, и Чудик остается без подруги. Вудхаус безутешен: Мигалка похоронена в саду перед домом (чуть было не написал «с почестями»), а хозяин, не в силах перенести потерю, отбывает в Кент к Леоноре и внукам.
Имеется и еще один – приятный – повод съездить на родину: 21 июня 1939 года Вудхаусу, к удивлению многих, да и его самого тоже, вручают в оксфордском колледже Святой Магдалены почетную степень доктора литературы. Когда это известие до него дошло, писатель вспомнил, наверное, как отец его обделил: Армину Оксфорд оплатил, а ему – нет.
«Times» на это событие отзывается, как и на любое другое, сдержанно и витиевато:
«Нет никаких сомнений, что почетная степень Оксфордского университета вручена П. Г. Вудхаусу по справедливости. Все мы знакомы, по крайней мере, с некоторыми из его многочисленных произведений и вполне отдаем должное блеску его остроумия и оригинальности его стиля».
Зато все те, кого принято называть словосочетанием «культурная общественность», ликуют, тем более что такой авторитетный прозаик, поэт, критик, историк, как Хилэр Беллок, выступая по BBC, называет Вудхауса «лучшим из пишущих сегодня по-английски» («best writer of English now alive»). Хью Уолпол, модный в те годы беллетрист, ныне благополучно забытый, не смог пережить этот громкий комплимент коллеге.
«Он сказал мне: “Вы слышали, что сказал о вас Беллок?” – “Слышал”, – ответил я. “Интересно знать, почему он это сказал?” – “Да, интересно”, – сказал я. Длинная пауза. “Не могу вообразить, почему он это сказал”, – сказал Хью. “Я тоже не могу”, – сказал я. Еще одна пауза, длиннее предыдущей. “Согласитесь, странно все-таки. В высшей степени странно”. Очередная пауза. “М-да, – сказал Хью, – по всей видимости, он нашел ответ на вопрос: – Бедняга Беллок, стареет не по дням, а по часам!”»
(П. Г. Вудхаус «Дрессированная блоха», 1953)
На торжественном обеде по случаю вручения почетной степени присутствовавшие, в основном студенты и аспиранты, громко аплодировали, топали, свистели – вызывали Вудхауса. Отказаться говорить было невозможно. А говорить – нечего. Речь писателя получилась короче не бывает. Вудхаус сумел уложиться в два слова. «Большое спасибо», – промямлил он и опустился на свое место.
А через два с половиной месяца началась война.
Часть II
Глава тринадцатая. Странная война
1
Вудхаус верен себе. 16 октября 1939 года (Польша уже пала, очередь за Данией, Норвегией, Голландией, Бельгией, а там и Францией) он с присущей ему безмятежностью пишет в Америку своему другу, известному юмористу, постоянному, как Бенчли и Паркер, автору «New Yorker» Фрэнку Салливену:
«У нас здесь всё очень тихо и мирно. Когда всё это началось, я как раз собирался в Америку, но теперь, боюсь, придется подождать, пока не кончится».
Кончится, увы, не скоро. Поначалу же всё и вправду было «очень тихо и мирно». Война была – и войны не было; французы ее так и прозвали: «drôle de guerre» – «странная война». Странная еще и потому, что жизнь в Лэ-Тукэ сделалась если и не лучше (перебои с самым необходимым ощущались), то уж точно веселее.
К радости Этель, в Лоу-Вуде собралось целое общество. Да еще молодое. Неподалеку от Лэ-Тукэ стояли французские части, и на вилле, в свободной комнате, были расквартированы два французских врача. Вудхаус шутил, что Франция ему многим обязана, ведь он «устроил ночлежку для французских офицеров». Французов общительной писательской жене было, как видно, мало, и Этель в компании с Жаклин, дочерью местного гольфиста Артура Гранта, ездила в предместье соседнего Пари-Пляжа пригласить на ужин британских офицеров из второго батальона Манчестерского стрелкового полка, а также молодых пилотов из 85-й эскадрильи ВВС. И те, и другие не смели отказать жене знаменитого писателя, к тому же Жаклин была прехорошенькой. Ужинали, болтали, пили чай, коктейли, даже устроили танцы.
«Из решетчатых окон в уютной гостиной видны были сад и дюны, – вспоминала много позже, в апреле 2001 года, Жаклин. – Граммофон играл “Моим сердцем завладел папаша”, мы сворачивали ковер и танцевали».
«Папаша» – лысый, в приспущенных очках, смахивающий на бухгалтера, – в веселье, как правило, участия не принимал; мог иногда заглянуть в комнату и с улыбкой поинтересоваться: «Ну как, вам весело?». Однако на предложение молодых людей и жены к ним присоединиться отвечал отказом и вскоре исчезал за дверью своего маленького кабинета. Вудхаус и здесь, в воюющей Франции, не обращая особого внимания на слухи о приближении немцев («мало ли что говорят»), работал в поте лица. Большей частью – первую половину дня, с завтрака до обеда, предварительно выгуляв в дюнах любимых собак, своих и соседских. Распорядка дня, как везде и всегда, придерживался неукоснительно.
