И тут дорога взорвалась вспышкой дыма и боли.
Он не мог дышать.
Он ничего не видел.
Он ни о чем не мог думать.
Он лежал, выкашливая пыль, а сверху на него дождем рушился асфальт, жалящий, как шрапнель. Он прикрыл голову. Вот здесь, под рукой у него что-то лежало… Что? Ботинок. Обыкновенный ботинок, с обыкновенной ступней и биркой, на которой были выбиты чья-то группа крови, чей-то номер социального страхования… Его пулеметчик. Джексон.
Господи Иисусе!
В ноздри ему ударил запах крови и гари. Его ноги… Он не мог пошевелить левой. Он медленно пополз к Дэнни, скорчившемуся в нескольких ярдах поодаль, в рваной униформе, перепачканной кровью и грязью. Он должен помочь ему. Он должен спасти его. Ползи! Волны боли катились по телу, отбирая силы, сбивая дыхание. Ползи!
Одной рукой он взял мальчишку за плечо, намереваясь перевернуть его на спину, и уставился в лицо… Мэгги.
Голова ее безвольно упала в пыль. Одна сторона лица была покрыта какой-то черно-красной массой. Она намочила ей волосы и медленно стекала на землю. Его охватило отчаяние. Он опять опоздал; она была мертва, он не сумел спасти ее…
Она открыла глаза — синие глаза, глаза Дэнни — и заговорила.
— Просыпайся, — услышал он.
* * *
Калеб проснулся резко, как от толчка. Голова гудела и раскалывалась от боли. Левую ногу жгло как огнем.
Над ним склонилась Мэгги, в глазах ее светилась забота — в карих глазах, таких глубоких и темных, что зрачок невозможно было отличить от радужки.
Она приложила ладонь к его щеке, ласково погладила.
— Просыпайся, — повторила она. — Тебе всего лишь снится сон.
— Да, мне… — Он заворочался, стараясь принять сидячее положение и с трудом вырываясь из цепких объятий кошмара. — Прости меня.
— Ты очень устал. Тебе лучше лечь в постель.
— Ага.
Кажется, ноги еще повинуются ему. Калеб попробовал встать. Дерьмо собачье!
— Похоже, я…
Он с силой потер лицо руками, словно стараясь стереть из памяти образ умирающего Дэнни. Или Мэгги, окровавленной и обнаженной, которую пожирают языки пламени.
— Я давно отрубился?
— Теперь даже мне видно, что недавно. — Она нахмурилась. — Больно?
— Немного, — неохотно признал он.
Нога болела так, словно кто-то врезал по ней бейсбольной битой.
— Твоя сестра дала мне таблетки. У тебя есть свои?
— В ванной.
— Хорошо.
— Нет, плохо. — Он все еще не отошел от своего кошмара, а вдобавок навалилась дурнота, вызванная недосыпанием. Так что только таблеток ему и не хватало. — После них я начинаю чудить.
Она вопросительно изогнула брови.
— Чудить?
— Испытываю беспричинную усталость и вялость. А без должной концентрации я не смогу хорошо делать свою работу.
— Да и сейчас тебя вряд ли можно назвать полным сил. Тебе нужно принять таблетки. И отдохнуть. Пойдем. — Она уперлась плечом Калебу в грудь и закинула его руку себе на шею. — Я тебе помогу.
— Я могу идти сам.
— Но только плохо.
Конечно, он мог протестовать. Но правда заключалась в том, что было так приятно опереться на нее — мягкую, теплую и удивительно сильную. Ее волосы то и дело касались его щеки.
— Пойдем же.
Мэгги задыхалась. Все-таки он оказался слишком тяжелым. Но в голосе ее не слышалось раздражения.
Нетвердой походкой Калеб проковылял в ванную и выпил таблетки. Едва удерживаясь на ногах, он сделал свое дело, вымыл Руки и почистил зубы.
Когда он снова открыл дверь, перед ним стояла Мэгги, такая дьявольски красивая, что сердце сладко замерло у него в груди.
— Пойдем спать, — распорядилась она.
Последний из мучивших его кошмаров растаял перед перспективой отвести ее в постель. Его постель.
— Я ждал всю свою жизнь, пока ты скажешь эти слова.
Ее губы дрогнули в улыбке.
— Да мы встретились всего три недели назад…
Он подался вперед, зарылся лицом в ее волосы, одурманенный викодином и исходящим от нее ароматом очарования.
— Всю свою жизнь! — торжественно повторил он.
Они вместе преодолели расстояние в несколько шагов до его постели, двигаясь как школьники, дорвавшиеся до танцев на вечеринке.
— На этот раз я все буду делать очень медленно, — пообещал он. — Я хочу лечь на тебя сверху.
— Да.
Калеб, присев на матрас, глядел, как ее ловкие пальчики откидывают покрывало, расстегивают пуговицы на рубашке и пряжку ремня. Он откинулся на спину, по-прежнему не сводя с нее глаз. Вырез ее футболки предложил ему восхитительное зрелище, когда она наклонилась, чтобы развязать ему шнурки. Он мог видеть ее грудь. Такую мягкую. Такую красивую. Такую…
Голова его коснулась подушки.
Он спал.
* * *
Калеб пребывал на той чуткой грани между сном и явью, когда кажется, будто разум парит, не отягощенный земными заботами, но тело его явно испытывало некоторые неудобства. Постоянную и ставшую уже привычной боль в ноге можно было не принимать в расчет. Поступить аналогичным образом с его напрягшимся мужским достоинством было уже сложнее. Особенно когда рядом лежала Мэгги, теплая и мягкая.
Господи, неужели вчера ночью он так позорно заснул?
Калеб повернул голову. Девушка спала, лежа к нему лицом, свернувшись клубочком, подтянув колени к груди и сунув одну руку под подушку. Даже во сне она оставалась независимой и самостоятельной. Загадочной.
Осторожно, одним движением он убрал прядку волос у нее с лица, стараясь не коснуться пурпурных швов на лбу. Несмотря на собственные раны, вчера ночью она ухаживала за ним. Успокаивала и утешала. Обихаживала.
Даже раздела.
При воспоминании о том, как ее маленькие теплые ладошки касались его тела, у Калеба пересохло во рту. Пузырьки предвкушения забурлили в крови и тяжким грузом осели в паху. Он повернулся на бок.
Мэгги открыла глаза и встретилась с ним взглядом.
Калеб снова ощутил внезапное чувство единения, некий внутренний щелчок, с которым в его восприятии соединились два кусочка головоломки. Как будто ключ вошел в родной замок.
— Ты проснулась, — негромко сказал он явную глупость.
— М-м… — Ее рука скользнула по его животу. — Ты тоже.
Он даже прикрыл глаза, когда на него нахлынула невыносимая приятная волна, рожденная ее прикосновением.
