Важно увидеть, насколько далекоидущими с философской точки зрения были последствия этого изменения и почему его можно считать качественным. Дело было не просто в появлении скоростного транспорта и быстрого сообщения, усложнившейся научной терминологии, огромном накоплении капитала, более широких рынках, международных организациях и т. д. и т. п. Был наконец-то завершен процесс секуляризации мира. И аргументы против существования Бога здесь ни при чем. Отныне человек мог бесконечно распространиться за пределы ближайшего: он взял под свой контроль ту область времени и пространства, которая прежде отводилась Господу Богу.
«Зона», поэма Аполлинера, написанная под непосредственным влиянием Сандрара, содержит такие строки:
Зеница века зрак Христов
Взгляд двадцати веков воздетый вверх
И птицей как Христос взмывает в небо век
Глазеют черти рот раскрыв из преисподней
Они еще волхвов из Иудеи помнят
Кричат не летчик он налетчик он и баста
И вьются ангелы вокруг воздушного гимнаста
Какой на небесах переполох Икар Илья-пророк Енох
В почетном карауле сбились с ног
Но расступаются с почтеньем надлежащим
Пред иереем со святым причастьем
Сел самолет и по земле бежит раскинув крылья
[52].
Второе последствие затронуло отношение человека к секуляризованному миру. Исчез принципиальный разрыв между индивидуальным и общим. Между отдельным человеком и миром больше не вклинивалось нечто невидимое и многосложное. Все труднее было принять идею о своем месте в мире. Человек теперь был частью мира, неотделимой от него. В совершенно новом смысле, который остается основой современного сознания, человек являлся миром, им унаследованным.
И снова это выражает Аполлинер:
Теперь я знаю вкус вселенной
Я пьян: я выпил целый мир
[53].
Все былые духовные вопросы религии и морали теперь главным образом сводились к тому, какую позицию человек выбирает по отношению к текущему состоянию мира, которое оценивалось им как собственное состояние.
Только с миром, внутри своего сознания, человек отныне мог себя соизмерить. Рост и уменьшение зависели от его действий по отношению к росту и уменьшению мира. Отдельно от мира, вырванное из глобального контекста – суммы всех существующих социальных контекстов, – его «я» сводилось лишь к биологической случайности. Секуляризация мира имела свою цену и предлагала привилегию выбора более отчетливо, чем когда-либо в истории.
Аполлинер:
…но я в то же время
и всюду а точнее я лишь начинаю быть всюду
Я предвестник далекой эпохи
[54].
Как только больше одного человека произнесут, или почувствуют это, или устремятся к подобному чувству – а стоит помнить, что представления и чувства возникают вследствие многочисленных существенных изменений, затрагивающих миллионы жизней, – как только это произойдет, появится возможность единства мира.
Понятие «единство мира» может приобрести опасную утопическую ауру. Но только если подразумевается политическое единство. Необходимым условием единства мира является прекращение эксплуатации. И именно игнорирование этого факта делает это понятие утопическим.
Между тем оно имеет и другие значения. Во многих отношениях (Декларация прав человека, военные стратегии, системы связи и т. д.) мир после 1900 года считался единым. Единство мира получило подтверждение де-факто.
Сегодня мы понимаем, что мир должен быть объединен, так же как понимаем, что все люди должны иметь равные права. Пока человек отрицает эту истину или молча соглашается с ее отрицанием, он отрицает свое внутреннее единство. Отсюда тяжелые психологические болезни империалистических стран, отсюда и порочность, присущая их учености, когда знание используется ради отрицания знания.
В момент кубизма никаких отрицаний не требовалось. Это был момент пророчества, но пророчества как основы преобразования, которое уже началось.
Аполлинер:
И слышу как будет надтреснутый голос звучать
Того человека который гуляя с тобой по Европе
Будет сам в то же время в Америке
[55].
Я не хочу сказать, что в целом это был период бьющего ключом оптимизма. Это был период бедности, эксплуатации, страха и отчаяния. Большинство могло думать лишь о выживании, и миллионы не выжили. Но для тех, кто задавал вопросы, появились новые положительные ответы, достоверность которых, казалось бы, гарантировалась существованием новых сил.
Представители социалистических движений в Европе (за исключением тех, что появились в Германии и отдельных сегментах профсоюзного движения в США) были убеждены, что они стоят на пороге революции и что эта революция охватит весь мир. Эти убеждения разделяли даже те, кто расходился во мнениях относительно конкретных политических мер, – синдикалисты, парламентарии, коммунисты и анархисты.
Один из видов страдания вот-вот должен был исчезнуть навсегда: страдание от безнадежности и поражения. Люди верили в победу если не для себя, то хотя бы для будущего. И эта вера была нередко тем сильнее, чем тяжелее обстоятельства. Все жертвы эксплуатации и угнетения, у кого еще хватало сил задумываться о целях своей жалкой жизни, могли услышать в ответ эхо заявлений, подобных тому, что произнес Лукени, итальянский анархист, зарезавший австрийскую императрицу Елизавету в 1898 году: «Недалек тот час, когда новое солнце будет светить всем людям одинаково»; или Каляев в 1905 году, который, получив смертельный приговор за убийство московского генерал-губернатора, бросил суду: «Учитесь смотреть надвигающейся революции прямо в глаза!»
И конец действительно приближался. В безграничности, которая до настоящего времени всегда напоминала человеку о недостижимости его надежд, он вдруг обрел вдохновение. Мир превратился в отправную точку.
Небольшой кружок художников и писателей кубистов не был политизирован. Кубисты не мыслили в политических категориях, однако они были причастны к революционной трансформации мира. Как такое возможно? Снова мы находим ответ в историческом периоде, на который пришелся этот момент. Интеллектуальная цельность человека той эпохи не требовала политического выбора. Схождение многих линий развития, одновременно приблизившихся к качественному скачку, казалось бы, обещало преображенный мир. И это обещание было всеобъемлющим.
«Все возможно, – писал Андре Сальмон, еще один поэт-кубист, – все осуществимо, везде и во всем».
Империализм начал процесс объединения мира. Массовая продукция обещала всеобщее изобилие. Выходившие огромными тиражами газеты – просвещенную демократию. Аэроплан был готов осуществить мечту Икара. Ужасные противоречия, порожденные этим схождением, еще не были ясны. Они обнаружили себя только в 1914 году и впервые оказались политически поляризованы Октябрьской революцией 1917 года. Эль Лисицкий, один из великих новаторов русского революционного искусства до его подавления и запрета, в биографической заметке намекнул на то, как момент политического выбора был обусловлен моментом кубизма:
