– Один очухался, – сказал Василий Васильевич. – По крайней мере, принял сидячее положение. В столовой он его принял.
– Да? – поразился Виктор Захарович. – Удивительное дело! Лишь бы опять не начал.
– Утром приехал еще один гость, я ему двери отпирал, – продолжал Меркурьев. – Вы его видели? В шляпе и длинном пальто.
– Его Нинель Федоровна поселила.
– Как его имя?
Виктор Захарович посмотрел на Меркурьева в явном затруднении.
– Вот… не скажу. Забыл!.. Я потом в компьютере посмотрю! Это надо же такому быть – забыл! Совсем старый стал.
– А вещунью как зовут? Антипию?
– Эту помню, – сказал Виктор Захарович. – Марьяна Витальевна Антипова она у нас.
– Столы вертеть и свечи гасить вы Марьяне Витальевне помогаете?
– Я?! – ненатурально удивился Виктор Захарович. – Что вы, Василий Васильевич! Даже близко нет! Я от нее и сеансов этих как черт от ладана бегаю!..
– Стало быть, дух Канта помогает, больше некому, – заключил Василий Васильевич. – Если вы ни при чем!
Хозяин осторожно пожал плечами и сказал:
– Все возможно.
Через вестибюль со стрельчатым окном и камином Василий Васильевич вышел на улицу, по пути проверив книгу на столике. «Философия Канта» была закрыта – как он ее и оставил.
Меркурьев обошел вокруг дома – дорожка, вымощенная брусчаткой, вела вдоль красной кирпичной стены к террасе с балюстрадой. Старые липы, еще не до конца облетевшие, роняли на брусчатку листья. Еще одна дорожка, тоже обсаженная липами, вела к буковой роще, и Меркурьев решил, что непременно пройдется по ней.
Он немного постоял на террасе, глядя на море, сверкавшее за кустами, и послушал, как оно шумит: шу-уф, шу-уф!..
Может, завтра после пробежки искупаться? Для окончательного перехода в атлеты? Все же он явно не в форме, раз Кристина сказала, что ноги у него заплетались и вид был неважный!..
– Прекрасное утро, правда?
Голос был потрясающий – низкий, глубокий. Василия Васильевича приводили в трепет низкие женские голоса. В прямом смысле слова – в спине что-то вздрагивало, и руки покрывались «гусиной кожей».
Он повернулся и посмотрел.
Вновь прибывшая красавица по имени Лючия сидела в плетеном кресле, где после кросса сидел он сам, положив ногу на ногу и глядя на море. Розовый шелк струился по округлому колену, открывал узкую щиколотку, обтянутую тугим чулком. Подбородок утопал в коротком блестящем мехе, уложенная прическа была как у камеи.
– Утро… да, – промямлил Василий Васильевич. – Ничего.
– Вам здесь нравится?
– Очень, – быстро сказал Василий Васильевич, и Лючия кивнула.
– Мне тоже. Я отлично выспалась! Такая тишина, такой покой. Хотя утром мне показалось, что под дверью кто-то разговаривает. Я даже вышла посмотреть, но никого не увидела.
Меркурьев помедлил в нерешительности, потом подсел к ней.
– О чем был разговор?
Красавица чуть повернула голову и улыбнулась. Нижнюю половину ее лица скрывал мех, но все равно было понятно, что она улыбается.
Василий Васильевич словно слегка ослабел.
– Разговор? – переспросила она сквозь мех. – Что вы! Я не слушала, конечно. А почему это вас интересует?
– Я тоже пару раз слышал, как кто-то разговаривает. У себя в комнате и в вестибюле.
– Но здесь живут люди! И наверняка разговаривают друг с другом.
– Да! – с излишним жаром воскликнул Василий Васильевич, которому хотелось все ей объяснять, растолковывать и при этом выглядеть очень умным, – но я так и не понял кто!.. И рядом совершенно точно никого не было. Только Стас с велосипедом прошел, но он не мог разговаривать сам с собой.
– Стас очень милый, – заметила Лючия. – Пригласил меня на прогулку.
– Понятное дело.
Она сбоку посмотрела на него.
– Вы правда из Бухары?
– Я работаю в Бухаре, – досадуя на себя, на «гусиную кожу», на излишний жар и явно глупый вид, возразил Меркурьев и встал. – Прошу прощения, мне нужно идти.
Она кивнула.
Большими шагами он вернулся в дом – в обход, не через гостиную, – и возле своей лестницы столкнулся с Софьей.
– Привет, – сказала она весело. – Ну что? Мы идем на маяк?
– Да, – ответил Василий Васильевич грубо – следствие досады, – я только возьму куртку.
– Я подожду вас на террасе! – И Софья пропорхала на улицу.
«Там тебя ждет сюрприз, – подумал Меркурьев с некоторым злорадством. – Конкуренция возрастает!..»
Куртка, утрамбованная в одну из сумок, имела такой вид, словно ее долго и с удовольствием жевала та самая корова, которая поставляла Захарычу молоко и сметану. Василий Васильевич несколько раз встряхнул ее в напрасной надежде, что она станет несколько более похожей на человеческую одежду. Ничего не изменилось.
Ну и ладно.
Когда он вновь оказался на террасе, диспозиция выглядела следующим образом: красавица в шелках и мехах по-прежнему сидела к плетеном кресле и безмятежно смотрела вдаль, Софья в джинсах и кургузой курточке стояла, облокотившись о балюстраду, и спина у нее была рассерженной.
Как только Василий Васильевич с ней поравнялся, она немедленно крепко взяла его под руку.
– Как хорошо! – заговорила она громко. – И солнышко вышло! Я так мечтала сходить на маяк, никогда в жизни там не была. Он ведь заброшен?
– По всей видимости.
– Очень романтично.
По брусчатке они спустились к пляжу. По кромке песка росла жесткая зеленая трава, кое-где пробиваясь сквозь доски «променада». Море – до самого горизонта – было ласковым, изумрудным, тихим. Редкие облака стояли над ним, снизу подсвеченные синим. Солнце иногда заходило за синее облако, и сразу становилось холодно, налетал стремительный ледяной ветер.
Василию Васильевичу нравились трава в песке и ветер.
– Вы правда из Бухары? – спросила Софья, прижимаясь к нему округлым плечом.
Меркурьев вздохнул:
– Я работаю в Бухаре.
– Зачем вы там работаете?
Он опять вздохнул.
– Затем, что мне предложили там работу.
– А в Москве не предлагали?
– В Москве не строят газопроводов.
– Ну, – сказала Софья покровительственно, – какие глупости. В Москве можно найти любую работу.
– По моей специальности вряд ли.
– Я бы ни за что не уехала из Москвы, – промурлыкала Софья. – Вот, знаете, даже в Испанию не уехала бы! У нас многие девчонки вышли замуж и сейчас живут в Европе. А я не хочу! Что там делать, в Европе? Москва – это жизнь, ритм, скорость!..
