– Это вы мне скажите, Урсула. Ведь вы, похоже, собаку съели на коллекционировании зверей.
– Я не коллекционер, – сухо отвечает она. – И вашего брата на дух не переношу. Это просто маскировка, чтобы подобраться к вам. Конечно, проблем было немало: гамадриада, Тринтиньян… Кстати, я знаю, что вы попросили Шеллиса убить гамадриаду. Так и было задумано, и Шеллис сообщил вам о сделке со мной только для того, чтобы подцепить вас на крючок. Мне было нужно, Карл, чтобы вы мною заинтересовались. Неплохо получилось, правда?
– Урсула, вы никогда меня не интересовали. Только раздражали, как назойливое насекомое.
– Главное – результат. Вы на меня вышли, и теперь я здесь.
– А адапт? – спрашивает Графенвельдер, не без боязни угадывая ответ.
– Адапт – подделка. Не сомневаюсь, что вы это уже выяснили. Подделка отличная, что уж скромничать, но ей не двести лет, и она никогда не бывала на Европе.
– Рифуджио предоставил мне образцы. Откуда он их взял?
– Из меня, – отвечает леди Гудгласс.
– Вы спятили?
– Нет, Карл, я не сумасшедшая. Я адапт. – И Урсула снова демонстрирует перепончатую руку, протянув ее, как для поцелуя. – Это меня вы искали столько лет. Но признайтесь, вы совсем не ожидали, что финал поисков будет вот таким. Все это время я жила здесь, прямо у вас под носом.
– Вы – адапт? Это невозможно!
– Есть такая штука, называется хирургия, – снисходительно произносит леди Гудгласс. – Мне пришлось ждать, когда закончится плавящая чума – если бы не она, операции были бы не столь примитивными. На мое счастье, нашелся очень хороший хирург. Он переделал сердечно-сосудистую систему, и я получила способность дышать воздухом. Еще он дал мне ноги и человеческое лицо и голосовой аппарат, не нуждающийся в водной среде.
– А руки?
– Руки остались прежними. Надо же было сохранить частичку прошлого, как бы ни хотелось это прошлое захоронить поглубже. Я должна была помнить, как появилась на свет и что мне необходимо сделать.
– И что же?
– Разыскать вас, а затем покарать. Ведь вы, Карл, были тогда на Европе, в Кадм-Астерии, висячем городе. Влиятельный демархист в отделе Спецпроектов, где кромсались и сращивались наши ДНК.
– Чепуха! Не бывал я никогда на Европе!
– Вы там родились, – твердо произносит леди Гудгласс, – вскоре после того, как Сандра Вой основала город. Но эти сведения выскоблены из вашей памяти – сейчас они были бы слишком опасны. Демархисты вовсе не заинтересованы в том, чтобы всплыли их давние ошибки. Демархисты пытаются внушить человечеству, что они чисты и непорочны по сравнению с варварами-сочленителями. Почти всех, кто имел отношение к тому мрачному периоду истории Европы, выследили и заставили замолчать. Но вас это не коснулось. Вы сыграли на опережение, и к моменту гибели городов вас уже не было на планете. Таранный лайнер доставил вас на Йеллоустон, где вы занялись переделкой своего прошлого. Эйдетические наложения дали вам фальшивую биографию, причем настолько убедительную, что вы сами в нее поверили. Разве что изредка по ночам, в бессонные часы одиночества, какая-то частица вашего мозга вспоминала, что они существуют, что они ищут вас.
– Они?
– Не только демархисты, подчищающие следы своих злодеяний. Эти-то не опасны; чтобы не подпускать их к себе, у вас достаточно денег и влияния. По-настоящему вы боитесь нас, адаптов.
– Если я вас сотворил, с чего бы мне бояться?
– Нет, Карл, вы не сотворили нас. Я сказала, что вы участвовали в проекте, но не вашими стараниями мы появились на свет. Вы занимались саботажем – делали все возможное, чтобы проект провалился. Банальное внутрикорпоративное соперничество: вы не могли допустить, чтобы кто-то из коллег добился успеха. Вот и вредили как могли, чтобы мы остались несовершенными. Из-за вас наш мир наполнился страданиями. Вы принесли нам боль, немощь и смерть, а потом сбежали, бросив нас в том океане.
– Чушь собачья!
– Да неужели? А ведь я видела, Карл, с какой легкостью вы совершаете злые дела. Вспомнить хотя бы ту убитую гамадриаду.
– Я не имею никакого отношения к адаптам!
Но еще не закончив эту фразу, он чувствует, как отваливаются слои ложной памяти, обнажая жестокую правду реального прошлого. Он видит то, что не вправе помнить: ярко освещенные площади, запахи, звуки Кадм-Астерия. И криокапсулу на борту таранного лайнера, который увезет его в другую систему, в другое время, в безопасность. Неудивительно, что после плавящей чумы ему спалось спокойнее. Подсознание верило: чума разорвала все связи с прошлым, теперь никто не сможет добраться до беглеца.
Как же он ошибался…
– Вам было необходимо найти адапта, – говорит леди Гудгласс, – потому что тогда бы вы твердо знали: кому-то из них удалось выжить. Итак, вы получили ответ. И что сейчас чувствуете?
Отметины на черепе Урсулы – следы хирургических операций, это Графенвельдер понял еще при первой встрече. Оказывается, это совсем не та хирургия, что применяется для удаления имплантатов. Адапта превратили в человека. Ей бы ничего не стоило избавиться от шрамов, но она предпочла их не прятать. Только теперь Графенвельдер сообразил, что это было частью игры, в которую его втянули.
– Не то, чего мог бы ожидать, – отвечает он.
Леди Гудгласс понимающе кивает:
– Вы получите заслуженное наказание, Карл. Но это будет не смерть.
Мерзавка играет с ним, как кошка с мышью. Дает ему подержаться за надежду, прежде чем отобрать ее окончательно.
– А почему? – спрашивает он.
– Потому что мертвый экспонат – плохой экспонат. Когда мы здесь закончим, я передам вас в хорошие руки. – Она поворачивается к паланкину. – Пора вам кое-что объяснить. Я солгала насчет мужа. Эдрик был добрым человеком, заботился обо мне, любил. И делал большие деньги на мне – на той, кем я тогда была. К сожалению, он не увидел меня такой, какая я сейчас. Эдрик скончался в первые месяцы чумы.
Графенвельдер молчит. У него нет слов, нет вопросов.
– Наверное, вам хочется узнать, кто в паланкине, – продолжает леди Гудгласс. – Вскоре он выйдет. Правда, ненадолго – для него опасны споры чумы, очень уж много в нем механики. Но это обстоятельство не мешает ему выполнять работу, которую никто не умеет делать лучше него.
Шипит клапан, весь перед паланкина поднимается на блестящих поршнях. И первое, что видит Графенвельдер и что вызывает у него вопль ужаса, – это серебристая рука, сжимающая черную шляпу-хомбург.
А в следующий миг появляется лицо.
Последний экипаж «Лакримозы»
[18]Проснись!
Давай же! Очнись! Знаю, что не хочешь, но важно, чтобы ты постиг происходящее с тобой и – это не менее важно – чтобы понял, что случится дальше. Я знаю, ты не привык выполнять чужие распоряжения. Обычно все иначе. Поможет, если и дальше я буду называть тебя капитаном?
