Собака подбежала на негнущихся ногах, забежала ему за спину,
обнюхивая икры. Мейсон окликнул:
– Хелло, есть дома кто-нибудь?
Чиркнула спичка, зажглось красноватое пламя керосиновой
лампы.
– Хелло! В чем дело? – спросил мужской голос.
– Очень важное дело, – заявил Мейсон. – Откройте,
пожалуйста.
– Хорошо. Минутку.
Они могли видеть, как неуклюжая тень движется по комнате.
Через минуту яркий свет газолинового фонаря усилил освещение. Они услышали в
доме шаги, и дверь отворилась. Овербрук, заспанный великан в ночной рубашке,
заправленной в джинсы, стоял на пороге с фонарем в руке.
– О’кей, Герти, – тихо произнес Мейсон, – ваш выход.
Герти пробралась вперед, в круг света от фонаря.
– Вы мистер Овербрук? – спросила она, задержав дыхание.
– Правильно, мэм.
– О, – облегченно произнесла Герти. – Скажите мне, Уильям у
вас? Он здоров?
– Уильям? – непонимающе переспросил Овербрук.
– Ее муж, – с сочувствием объяснил Мейсон.
Хозяин ранчо медленно покачал головой.
– Это мужчина, который потерял память, – подсказал Мейсон.
– О, – оживился Овербрук. – Конечно. Вы родственники?
– Он мой муж.
– Откуда вы узнали, где он?
– Да мы его уж сколько ищем! – воскликнула Герти. – Скажите
мне, он здоров? Можно войти?
Овербрук замялся:
– Здесь не роскошно, холостяцкая берлога, но вы все-таки
заходите. Немного холодновато, правда.
Они прошли в маленькую комнату в передней части дома.
– Где Уильям? – спросила Герти.
– Да там он. – Овербрук открыл дверь: – Эй, дружище!
– А? – прозвучал заспанный мужской голос.
– Кое-кто тебя видеть хочет. Выходи.
– Не хочу я никого видеть. Я спать хочу.
– Этих ты захочешь видеть, – уверил его Овербрук. – Давай.
Извините меня, друзья. Я его подниму. Он здорово крепко спит. Трудный день у
него был.
Они слышали голоса из маленькой комнаты, которая примыкала к
гостиной. Делла Стрит тихонько спросила:
– А он не может улизнуть через задний ход, шеф?
– Если он это сделает, – сказал Мейсон, – это будет
признанием вины. Если я прав и он валяет дурака, он начнет притворяться, что
ничего не помнит.
Внезапно голоса в спальне позади гостиной прекратились.
Босые ноги зашлепали по полу, потом в комнату вернулся Овербрук.
– Не знаю уж, как вы управитесь, – сказал он. – Вы
собираетесь сказать ему обо всем осторожно?
– Вы ему не сказали, что тут его жена?
– Нет. Просто сказал, что какие-то люди хотят его видеть.
– Думаю, что лучше всего, – сказал Мейсон, – обрушить это на
него внезапно. Понимаете ли, амнезия обычно бывает результатом нарушения
равновесия мозговой деятельности. Это попытка части мозга уйти от чего-то, что
сознание либо не хочет вместить, либо не может с этим справиться. Это убежище.
Человек затворяет дверь своего сознания перед чем-то, что причиняет
беспокойство. А раз дело в этом, лучшее лечение – быстрый мозговой шок. Мы
захватим парня врасплох. Не говорите ему, кто здесь, и ничего такого. Просто скажите,
что какие-то люди хотят его видеть. Как он сюда попал? Его кто-нибудь привез?
– Да пришел он к двери вчера вечером, – сказал Овербрук, –
так и шатался. Собака начала лаять, я сначала подумал, что там скунс или что-то
такое. Потом, по тому, как собака замолчала, я понял, что это человек. Выглянул
я посмотреть, светятся ли автомобильные фары, да нет, ничего, – ну, я тут в
такой изоляции, что сразу взял ружье и зажег газолиновый фонарь. А человек
подошел к двери и постучал. Я его спросил, кто он такой, а он ответил, что не
знает. Ну, потолковали мы так и сяк несколько минут, а потом я дал собаке его
обнюхать и обыскал – нет ли у него оружия. Не было. В карманах у него
ничегошеньки не было. Даже носового платка. Ничего на нем не было такого, что
бы подсказало, кто он такой и откуда взялся.
– Скверно, – посочувствовал Мейсон.
– Одно только у него оказалось, – продолжал Овербрук, –
деньги. Пачка банкнот, от которой и лошадь подавилась бы. Ну, конечно, я что-то
заподозрил, и он мне рассказал свою историю. Он сказал, что память у него будто
туманом подернута и он не может вспомнить, кто он такой, что он слишком устал,
чтобы думать, просто хочет отдохнуть. Не хотел он отвечать ни на какие вопросы
и не хотел, чтобы кто-то узнал, что он тут. Сказал, что рад помочь мне со
стряпней, что заплатит мне, сделает все, что угодно, но ему нужен отдых.
Мейсон сочувственно кивал:
– С беднягой иногда случаются такие приступы. Единственно
утешает, что с каждым разом они продолжаются все меньше. Это третий приступ у
него за последние восемнадцать месяцев.
– Шок такой? – спросил Овербрук.
– Шок такой, – подтвердил Мейсон.
Отворилась дверь из спальни. Мужчина под тридцать вяло, с
рассеянным видом оглядывал комнату. На лице у него было написано полнейшее
безразличие. В глазах не светилось узнавание. Это был человек среднего роста,
весом не более ста тридцати фунтов, приятной наружности, с темными глазами и
массой темных вьющихся волос.
– Уильям! – воскликнула Герти и побежала к нему.
Флитвуд отступил на шаг.
– О, Уильям, бедняга, дорогой мой мальчик! – всхлипнула
Герти и обвила его руками, прижимая к себе.
Мейсон испустил громкий вздох облегчения.
– Слава богу, это Уильям, – сказал он.
Овербрук улыбнулся, точно огромный купидон, которому удалось
соединить пару влюбленных.
– Багажа у него, наверно, нет, – предположил Мейсон.
– В таком виде и пришел, как вы его видите, – подтвердил
Овербрук. – Я одолжил ему бритву и купил зубную щетку.
– Пошли, Уильям, – сказал Мейсон, вставая и похлопывая
Флитвуда по плечу. – Мы вас заберем домой.
– Домой? – с подозрением переспросил Флитвуд.
– О, Уильям! – воскликнула Герти. – Ты что, меня не узнаешь?
Скажи, Уильям, не узнаешь?
– Никогда в жизни вас не видел, – произнес Флитвуд с
некоторой убежденностью.
Мейсон от всего сердца расхохотался:
– Да откуда вы знаете, Уильям?
