Онлайн книга «Милый Ханс, дорогой Пётр»
|
– На некролог наскребла. – Доживи. Слишком себя любишь. Оказалось, мимо меня смотрит, в зеркало за моей спиной. – А еще, если ты пакли свои носишь, следить надо, вон краска на затылке слезла. Последнее непереносимо, я лицо, скривившись, ладонями прикрываю. Но она не знает жалости: – И врал так искренне, что даже плакал – кто это? Тут, к счастью, двери открываются, и Элизабет уже нас внизу встречает, по лестницам быстрее лифта успела. Валенсия, не церемонясь, ее привычно отталкивает и напрямик через ресторан идет к выходу. И я следом между столиков лавирую, угнаться не могу. Настигнув, опять пытаюсь выхватить из рук чемодан, завязывается настоящая борьба. И вот мы разом замираем, оглушенные аплодисментами и даже овациями. То есть от неожиданности просто двинуться не можем, забыв про чемодан. Потому что в своем единоборстве вдруг оказываемся как бы на сцене перед большим обеденным столом, и зрители, отложив ложки с вилками, хлопают нам, не жалея сил, и выкрикивают приветствия. – Валюша, – спрашивает один из зрителей, обращаясь к Валенсии, – скажи на милость, золотце мое, а что это такое, что мужчина у тебя чемодан отбирает? – Это галантный он, – отвечает Валенсия, – не допускает, чтобы бедная женщина надрывалась сама. – А в шубе бедная женщина с какой стати? – продолжает допрос зритель. – А прогуляться решила. – С чемоданом? – Еще что в чемодане, спроси! – подаю я недовольный голос. Дальше так: мы перестаем существовать как трио, зрители вскакивают из-за стола и, заключив в объятия, растаскивают по сторонам. И мальчик с саблей в руке, подпрыгнув, уже у меня на шее виснет, я и глазом не успел моргнуть. – Дед, дед! – шепчет, личиком своим к щеке моей прижимаясь. – Ты плакал, дед? Покажи! Кто тебя обидел, ты мне покажи только! Я ему! И сильней только к себе я внука притискиваю. И так расчувствовался мальчик, что сам заплакал. 17 Потому что люди близкие они, родные, и не танцы с ними – жизнь. Валенсия все не верит: – Вот так сюрприз! Всем сюрпризам сюрприз! – Малость вы нам смазали с этим чемоданом, что сюда вдруг явились, – сетует все тот же собеседник Валенсии, на чемодане зацикленный. – Должны были в зале нас увидеть, вот тогда совсем сюрприз! Валенсия представляет: – Мой благоверный. Жмем друг другу руки: – Виктор Иванович. Виктор. У меня тоже имя есть: – Герман Иванович. Герман. – Ивановичи припадают! – провозглашает вдруг благоверный и, к моему изумлению, расставив руки, опускается перед женой на колено. И еще упрекает: – Ну? А вы что же? Не Иванович никакой! – Научила? – спрашиваю Валенсию. Она и не скрывает: – Мы в тебя иногда играем, да. – Увековечиваем. С полным уважением, – заверяет супруг, отряхивая брючину. И я смеюсь вместе с ним. – Вот, Герман. Наслышан, как видите. – Как вижу, много интересного, Виктор? Благоверный на Валенсию смотрит, улыбаясь: – Предполагаю, только видимая часть айсберга. – Давно растаявшего, – поясняет Валенсия. Супруг руками разводит сокрушенно: – В связи с всеобщим потеплением климата. Добродушный он, со спокойной усмешкой, четки в руке умиротворяют. Другой рукой Валенсию обнимает, и она его тоже, крест-накрест они. – Мы тут уже все перезнакомились, – сообщает, – и, можно сказать, даже притерлись, так что команда поддержки в сборе! – Нам сегодня это очень нужно, очень! – кивает серьезно Валенсия. Сменила, значит, гнев на милость, мы с Элизабет переглядываемся. У нее тоже теперь кавалер, он и вовсе на руках ее держит, как принцессу, и молодой совсем. Еще и певец вдруг оказалось. – Слава юбилярам! Легендарному трио браво! – выводит на весь ресторан бархатным баритоном. Люди за столиками аплодируют. – Роман – лауреат конкурса, поет в опере Риголетто! – гордясь, сообщает Элизабет сдавленно: парень ее в страсти совсем придушил. Благоверный доволен: – Риголетто с нами! – Не подкачаем! – подтверждает кавалер. – Не подведем! – в восторге Элизабет. – Если юное дарование не придушит, – заключает Валенсия. И мне ласки перепадает, тоже возле меня женщина, а как же. Ростом маленькая, коротышка, приходится на цыпочки ей встать. Волосы мои с плеч собрав, в пучок закалывает и шепчет: – Курочка. Ходишь курочкой. – Что такое? – Глаз, глаз, папа. Боком ты. Следи за собой. – Ага. Принято. И вот как-то само собой получается, что за столом мы уже среди приехавших, и вписались на удивление, как все стали, никакие не танцоры – люди просто, и люди обычные, добропорядочные, более всего трапезой озабоченные. И перед нами официант навытяжку, пожалуйста. И кавалер Элизабет не сомневается: – Суп для мадам! – Я мадам, но суп какой? – интересуется Элизабет. – Все знает человек. Предупрежден. – В курсе, – кивает официант. – Хотелось бы и мне, – капризничает Элизабет. Кавалер обижается: – Недоверие? Гороховый. Но без животных жиров, конечно. Просим прощения? – Да, Ромка. Спасибо. Благоверный Валенсии возмущается даже: – Это какой же гороховый без свиной рульки, я извиняюсь? – А вот такой. Протестный, считайте, – провозглашает кавалер. – Ха-ха, против режима? – Не ссать! Горох против свинины, ха-ха! Благоверный тоже провозглашает: – А для другой мадам как раз свинину! Насчет свинки как, золотце? – Как вы страшно сказали! – вскрикивает Элизабет. – А по-моему, ласково, нет разве? Свинка, – удивляется благоверный. Элизабет головой качает: – Тем отвратительней, ведь еще вчера бегала и у нее колотилось сердце! – Кстати, тоже деликатес, хотя совсем не уверен, что вчера, – улыбается благоверный. И Элизабет ему улыбается, друг другу они язвительно: – Постами себя дрочите, а после свиней жрете, как свиньи! Благоверный спокоен, строгий стал даже: – Мы как звезда возгорелась. С сегодняшней ночи терпели долго-долго. Ты не трогай нас, родная. |