— Светлого дня, — в комнате раздается холодное приветствие норта. Все мое тело покрывается от него мурашками. Поворачиваю голову и вижу его изможденное, усталое, но ужасно злое лицо.
— Светлого, — так громко, как только могу, произношу я, но изо рта вырывается лишь жалкий и тихий шепот. Самой неприятно, что он видит слабость, приковавшую меня к кровати. Мне хочется зарыться с головой под пуховой одеяло, скрывшись от досадного внимания человека, но я не могу даже пошевелиться. Все мое тело словно онемело под его немигающим взглядом.
— Как подземелья? — раздается ледяная насмешка.
— Прохладно, — равнодушно отвечаю я. А сама вспоминаю и плети, проходящиеся по телу, и тьму, кутающую меня, будто посмертный саван. Голод и жажда. Не иссякающая боль… Я вздрагиваю, вспоминая все это.
Мне повезло: Вемиан Корри обработал все увечья на моей коже. Прочистил раны, смазал тело мазью, наложил тугие повязки. На мне все заживает быстро, и скоро от пребывания в катакомбах на мне ни останется и следа. Но только не внутренне… Моя память полна пугающих воспоминаний, которые бьют не хуже, чем тонкий упругий хлыст Баллиона.
Помнится, когда болт охотника Саттара попал в мою шкуру, Таррум призвал свое колдовство, и оно почти исцелило меня. Сейчас бы мне не помешало немного той древней силы, но я вижу, как мужчина истощен после прогулки по подземельям.
— А тебе? — с иронией спрашиваю, опустив как всегда желанное для него обращение «норт». Он усмехается:
— Мрачновато.
Мы молчим. Он хочет мне что-то сообщить, но все отступает. А мне тяжело даже слово сказать.
— Поблагодарила бы! — раздраженно меня укоряет. Было бы за что… Серость Арканы не способна заменить ледяную красоту северного полуострова — Айсбенга.
— Много чести… — выдыхаю я.
Наконец, он говорит мне то, что все собирался. Встречается с моими глазами и отрешенно произносит:
— Я знаю, что ты соврала.
Я не чувствую удивления, на меня не накатывает тревожное волнение от его вскользь брошенной фразы. Мою ложь Ларре Таррум слышал лишь единожды. Может, я что-то умалчивала, но напрямую врать не решалась — боялась, почует. Но в тот раз все было иначе. Тогда он сам скрутил мое тело болью, и я могла ее побороть. Но не стала… Подчинилась, чтобы ловко его обдурить. Соблазн был велик — разве я могла удержаться?
Мне интересно, кто раскрыл ему правду, но вопрос не задаю. Что он изменит?
Я позволяю человеку почувствовать радость победы. Пусть ликует от того, что снова почуял мои помыслы и заодно провел инквизиторов, вызволяя меня.
— Яд ведь подлил немой?
— Кто же еще? — усмехаюсь я.
— Действительно, — бормочет он. Затем поднимает голову. В глазах — пустота. — Зачем? Зачем, Лия?
— Что тебе интересно?
— Ты ведь убила Аэдана… Моими руками.
Как всегда наблюдательно, норт. В моих жилах закипает огонь. Гнев накатывает на меня. От его нелепых вопросов, от которых я устаю, от этого отрешенного взгляда… Хватит мучить меня.
— Аэдан вел игру против меня. Ты сам знаешь… А что до твоих рук, — я мрачно улыбаюсь. — Ими же ты убил моего дона. А я не умею прощать.
Его лицо трогает злость — отражение моей ярости. А потом он вдруг начинает смеяться, хмуро и без радости, но мне хочется поддержать его смех. Так нелепо!
— Тогда мы в расчете, волчица.
— Похоже на то…
Если не считать, что я все еще нахожусь в сумрачной империи и надо мной имеет власть хозяин — человек. А в остальном — жизнь начинает налаживаться.
Глава 18
Ларре пьян. Он с трудом стоит на ногах, опираясь на стену, и со злостью бросает мне:
— Что ты сделала со мной?
Его язык заплетается, а тело шатает. Я морщусь, ощущая резкий хмельной запах. Сама тоже едва сдержусь: меня одолевает дикая слабость — до сих пор еще не отошла от пребывания в подземельях инквизиторов. Я не хочу ничего отвечать мужчине. Его нетрезвый, помутненный рассудок вызывает у меня лишь омерзение. Демонстративно молчу, но он хватает меня за грудки, заставляя смотреть прямо в его замутненные дурные глаза.
— Почему я не могу быть с другими людьми? Доверять кому-то? — спрашивает Таррум заплетающимся языком. — Что это за чувство… Мерзкое, скребущееся в душе, которое уходит лишь рядом с тобой?
От него несет спиртом. Этот дух просто сводит меня с ума, проникая в ноздри и вызывая подступающую к горлу тошноту. Мне от нее никак не избавиться.
— Отвечай, сука!
Его глаза неестественно блестят, а зрачок расширен. Взгляд осоловевший, тяжелый.
— Говори, вйан тебя раздери!
Он нависает надо мной, и я чую — вот-вот упадет. Ударит? Нет, держится. Не с руки норту бить всякую шваль, для этого у него есть верные слуги.
— Как же меня бесит твое молчание…
Он падает. Я не успеваю отскочить в сторону, и его громоздкое, тяжелое тело подминает меня под себя. Приходиться упираться ему руками в грудь, пытаясь оттолкнуть от себя, но проще неподвижную скалу сдвинуть, чем Ларре Таррума. Его близость мне неприятна. Едкий запах коконом окутывает меня.
Мне жарко под ним. Грудь мужчины пылает, будто раскаленная. Мне никак не удается вывернуться из его захвата.
— Мне кажется, я проклят, — выдыхает он мне в губы. Я дергаюсь, и он целует меня. Искушение — вот что в этом прикосновении. Терпкое, липкое, несмотря на запах хмеля. Он дразнит, проводя языком по моему рту, и проникает внутрь с жадностью страдающего от лютой жажды.
Я кусаю его, но Ларре почему-то мрачно смеется.
— Как всегда отталкиваешь меня…
— Слезь с меня, — рычу, сквозь сжатые зубы.
Он перекатывается, высвобождая мое тело из плена.
— Ли-и-я… Непослушная волчица.
Мне хочется опрокинуть на себя чан с водой или зарыться с головой в чистый снег, чтобы стереть с себя этот мерзкий запах.
— Ли-и-я…
Его нетрезвость для меня — такой соблазн. Наконец-то ответить, вывалить на него в отместку всю эту грязь. Все равно ведь забудет, одурманенный этой хмельной ночью. Хотя знаю, что человек не поймет, я решаюсь поделиться с ним своими давними догадками. Просто не могу больше молчать.
— В твоих жилах течет волчья кровь… — признаюсь я, выдавая тайну, которую до сих пор бережно хранила.
Все сходится: и обычный мускусный запах его тела, напоминающий звериный, и странности, сводящие Ларре с ума — его тяга к лесу и моим братьям, а еще жуткое одиночество среди людей, мучающее несмотря на видимость дружбы с Лени.
И он прав: для него это проклятье. Норт никогда не сможет его одолеть и лишь будет страдать, убиваемый и порабощенный им навсегда.
