Огонек Анакнет покачивался над его рукой.
– Я забрал душу Анакнет и освободил ее, чтобы мать не завладела ею. Анхусет и моя старая няня Перет помогли мне оплакать ее и справиться с воспоминаниями. Перет спрятала огонь в ствол березы в саду у своей сестры. Когда мне отдали Саггару, я забрал ее сюда.
Он вернул огонек в урну, закрыл крышку и опустил в нишу. Заклинание вернуло каменной стене первоначальный вид.
Бришен повернулся к Ильдико, и она увидела, что несмотря на слезы и полумрак, глаза его горят красным.
– Я ненавижу мать, – ровно произнес он, – всей душой ненавижу. Придет день, и я ее убью. Она знает.
Он посмотрел туда, где в стене была спрятана урна.
– Я тот, кто я есть, благодаря Анакнет. Я отказываюсь быть чудовищем, породившим нас.
Ильдико всхлипнула и вытерла лицо рукавом, безуспешно пытаясь остановить слезы. Она несмело потянулась к Бришену, будто к дикому зверю, попавшему в капкан. Он не отстранился, и Ильдико крепко его обняла.
– Мне очень жаль, – прошептала она ему в плечо. – Очень, очень жаль.
Она целую вечность гладила Бришена по волосам и обнимала, слушая быстрый стук его сердца и частое неровное дыхание, которое временами переходило в скорбный стон. Каи не плачут, но страдают как люди.
Наконец Бришен отпустил ее. Его глаза больше не светились красным. Ильдико тоже успокоилась. Она сжала его руку ладонями.
– Клянусь, что унесу эту тайну в могилу, Бришен.
Он сжал ее пальцы и улыбнулся уголком рта.
– Знаю, потому тебе и рассказал.
В молчании они вернулись в замок, когда над горизонтом загорелась тонкая алая полоса. Синуэ встретила Ильдико на пороге спальни.
– Ваше Высочество, вам нездоровится? – Она провела Ильдико внутрь, усадила на кровать и подала чашку с водой. – Это поможет. Дать вам платок? У вас глаза красные.
Ильдико немного подумала и решила обойтись полуправдой.
– Я плакала. – Она хотела засмеяться при виде озадаченного лица Синуэ, но нечаянно всхлипнула. – Люди плачут, когда им грустно. Я скучаю по семье. Сейчас все прошло, хотя платок бы не помешал.
Когда она закончила умываться и переоделась в ночную рубашку, солнце заливало равнины золотым светом. Ильдико прошмыгнула в покои Бришена и обнаружила его одетым в темном углу у открытого окна. Он смотрел на восток, на слепящий свет, и не обернулся, когда она подошла и встала рядом.
– Не надо.
Ильдико вздрогнула от его резкого тона и замерла.
– Бришен?
Он тихо вздохнул и заговорил мягче:
– Сегодня тебе лучше спать у себя.
Будто ледяная рука стиснула ей сердце. Она пошатнулась, но устояла. Дело не в ней. События прошедшей ночи вымотали ее. Наверняка Бришен растравил старые, не зажившие до конца раны. Он хотел побыть один, чтобы прийти в себя. И все же, одиночество подчас не лучший советчик. Ильдико подошла ближе.
– Ты точно хочешь горевать один?
Бришен невесело усмехнулся.
– Если бы дело было только в этом, я бы тебя не прогонял. – Он по-прежнему смотрел в сторону. – Мне не только больно, Ильдико. Я злюсь и хочу тебя. – Его голос зазвучал глухо на последних словах, и сердце Ильдико пустилось вскачь. – И у людей, и у каи такие вещи кончаются плохо. Сегодня тебе со мной опасно. Иди к себе. Поговорим завтра.
Ильдико бросилась прочь, унося с собой его слова. Она захлопнула дверь между их комнатами и заперлась на засов.
– Спасибо, дорогая.
Глава 18
Бывают времена, когда кажется, что день тянется неимоверно долго, а ночь никогда не наступит. Для Бришена наступил один из таких моментов. Он не сводил сосредоточенного взгляда с запертой двери, отделявшей его от покоев Ильдико, пока в глазах не защипало. Он заметил мимолетную вспышку боли, морщинки, стянувшие кожу вокруг глаз, прежде чем бледные черты лица омрачило беспокойство.
Бришен воздал благодарственную мольбу тому, что они с Ильдико начали совместную жизнь с безграничной честности. Она вняла его предупреждению и сделала, как велено: сбежала, заперев дверь. Никаких уговоров и долгих объяснений, почему он сейчас разбит или отчего с ним небезопасно. Возможно, она не могла понять эмоций по его глазам, но хорошо его знала, чтобы оценить всю серьезность слов.
Даже через разделявшую их толстую стену и дверь Бришен слышал нежный голос Ильдико и Синуэ. Слова неразборчивы, но интонация действовала на него успокаивающе. Вскоре они затихли, оставив за собой тяжелую, сочившуюся из стен тишину, сплетающуюся с тенями от подступающих к его ногам солнечных лучей.
Прошло двадцать два года после той роковой ночи, как мать убила его сестру, но воспоминания оставались такими ясными, будто это случилось вчера. Руки Секмис обхватили головку Анакнет, пальцы, точно паучьи лапки, обвились вокруг крошечного черепа, а когти слегка сомкнулись. Детские кулачки невинно сжались во сне. Частично скрытый дверью в детскую Бришен немел от ужаса, когда королева несколько мгновений ласково держала головку Анакнет, а потом молниеносно свернула дочери шею.
Он потряс головой, чтобы избавиться от мучительных воспоминаний. Хотя ему удалось отогнать кошмарные образы, но не чудовищный звук: хруст, который со временем стал сродни раскату грома в его кошмарах и отголосках памяти.
Бришен и представить себе не мог, что поведает кому-то об Анакнет. Только две каи знали о том, что он видел и сделал много лет назад. Одна покинула этот бренный мир десятилетие назад, дожив до старости, а вторая скорее отрежет себе язык, чем раскроет тайну. Они обе сыграли ключевую роль в его плане и помогли скрыться вместе с огнем жизни Анакнет и освободить хрупкую душу его сестры до того, как ею завладела бы Секмис. Он навеки перед ними в неоплатном долгу. Его престарелая няня и двоюродная сестра оказались храбрее десятерых воинов каи, вместе взятых.
Неужели Секмис дозналась, кто спутал ей карты… от одной только мысли Бришен содрогнулся.
Теперь и Ильдико знала обо всем. Бришен отвернулся от двери, отделявшей его от жены. Супруга походила на моток шелковой нити, крепкой точно сталь, с величавым переливом, вплетенным в кровь и плоть. Ильдико не выпускала его из объятий, пока он предавался старому горю. Как все каи, не проливая слез. Однако жена излила скорбь вместо него, и он ощутил вкус соли и печали, когда Ильдико, даря утешение, прильнула своими губами к его устам.
В ту секунду его захлестнуло желание обнять ее и прижаться крепко к каждой частичке тела. Ильдико с гладкой кожей и душистыми волосами стала для него отрадой. Он нежно обхватил ее спину, зная, что если обнимет, как того жаждет, то своим энтузиазмом может ранить супругу.
Это понимание не погасило бушевавший в нем вихрь страсти. Искаженное гневом и бурлящей ненавистью к королеве, это наваждение отравляло растущее желание к жене, превращая горючую смесь в нечто отвратительное.
