Книга Все имена птиц. Хроники неизвестных времен, страница 241 – Мария Галина

– Э-э… – робко проговорил Гиви, – Аллочка, зачем ты сидела в башне?

Алка посмотрела на него светлыми глазами, в которых отражался луч фонарика.

– Ты кто? – спросила она.

– Я Гиви, – печально ответил Гиви, – слушай, ты меня не помнишь? А Мишу помнишь?

– Какого Мишу? – удивилась Алка.

– Вот этого, – пояснил Гиви, показывая на Шендеровича.

– Здравствуйте, Миша, – вежливо сказала Алка, и что-то такое неотразимое было в ее голосе, что Гиви опять невольно внутренне затрепетал.

– Ну хватит дурака валять! – грубо произнес Шендерович.

– Аллочка, слушай, а как мы на корабле плыли, помнишь?

– На каком корабле? – вновь удивилась Алка.

– А капитана помнишь?

– Масрура? – Алка явно обрадовалась.

– Нет, капитана на теплоходе. Юрия Николаевича… Масрура она помнит, – на всякий случай пояснил Гиви.

– Разумеется, – холодно сказала Алка, – очень даже хороший Масрур. А вас, о мои господа, я в первый раз вижу. И этого мерзкого старикашку – тоже. Может, скажете, я и с ним на корабле плавала?

– Этого еще не хватало, – фыркнул Дубан, одновременно проделывая замысловатые пассы и словно что-то отталкивая от себя открытыми ладонями.

Гиви потянул Шендеровича за рукав.

– Миша, – прошептал он, – она правда не помнит!

– Ты еще скажи, что ее околдовали, о доверчивый, – сухо сказал Шендерович, все больше раздражаясь оттого, что не мог овладеть ситуацией.

Алка оттягивала ему руки, а опустить ее на землю он как-то не решался.

– Не знаю, – неуверенно отозвался Гиви, – может, и околдовали. А может, она просто… приспособилась!

– Это как?

– Может, каждого, кто попадает в Ирам, сей город кроит по своей мерке, понимаешь? Вот ты стал Царем Времен! Алка – суккубом…

– Я, – холодно произнес Шендерович, – всегда был царем!

– Вот именно, – печально согласился Гиви.

– А ты? – сердито спросил Шендерович. – Ты-то кем стал? Лучшим счетоводом всех времен и народов?

Гиви вздохнул.

– Сия способность связывать слова в редифы и газели была у тебя издавна, о визирь? – пожалел его Дубан. – А также рассказывать складные истории, услаждающие слух и напитывающие ум?

– Да вроде нет, – снова вздохнул Гиви.

Он уже давно осознал, что причудливые образы и путаные измышления, переполняющие его мозг, будучи озвучены, на поверку оказывались жалкой банальностью. И даже успел с этим смириться.

– Ладно, – прервал его размышления Шендерович, – подумай лучше, что нам с нашим суккубом делать? Ну, притащим мы ее во дворец в таком виде – и что? Она ж нам всех мужиков перепортит!

– Тьфу ты! – возмутился Дубан. – Или разум твой улетел, о Сияющий? О чем тут думать? Тут, на сем самом месте, прикончить эту тварь, и дело с концом!

– Или ты вознамерился так просто расправиться с суккубом, о старый козел? – спросила Алка, зловеще приоткрыв пунцовые губы. – Или ты, по врожденной глупости своей, полагаешь, что сумеешь устоять против моих чар?

Дубан вновь поспешно задвигал руками, и Гиви заметил, что пальцы у него трясутся.

– Миша, изолируй ее! – завопил он.

Шендерович, у которого была хорошая реакция, вновь поспешно накинул на Алкину голову край плаща.

Изолированная Алка извивалась и шипела, как кошка.

– Отпусти меня, – взывала она из-под покрывала, отчего голос ее несколько утратил призывные обертоны, – отпусти, о смертный, и познаешь неземные наслаждения!

– Сичас! – орал Шендерович, порядком истощенный гаремными танцовщицами. – Разбежалась! – Он сокрушенно вздохнул. – Ну что ты будешь делать?

– Может, если ее поместить в знакомую обстановку… – робко предположил Гиви.

– Откуда тут знакомая обстановка…

– Ну, не знаю…

– Царь Времен, – сокрушался Шендерович, с натугой держа брыкающуюся спеленатую Алку, – и не может справиться с каким-то паршивым суккубом! Позор!

– Ответь мне, о многомудрая! – взывал тем временем Гиви. – Верно ли трактую я следующие строки Моше ибн Эзры из его знаменитого «Ожерелья»:

как вариант старой российской пословицы «Ночная кукушка дневную перекукует»? В смысле, что на любовном ложе вяжутся и развязываются дневные дела? Ибо если мы вспомним, что в Песни песней Сулеймана ибн Дауда невесты, готовые взойти на брачное ложе, обращались к женихам, сравнивая оных с лисятами, а себя – с обитателями виноградников, возможно духами плодородия, и…

– Что? – возмущенно спросила Алка из-под плаща. – Кто тебе сказал такую редкую чушь? Дочь виноградника в «Ожерелье» Ибн Эзры – это, разумеется, вино. Быть может, такая вульгарная трактовка тебя не устраивает, но вино в поэтическом контексте зачастую обладает свойством спасать человека от превратностей судьбы и исцелять его от всякого рода болезней. Между прочим, только ленивый не заметит, что в Песни песней прослеживается совершенно та же аллюзия, поскольку мыслящий человек усмотрит тут явную параллель с эзоповскими «лисой и виноградом» – образ, возможно восходящий еще к древней семитской традиции. Что же до «дочерей дня», то это чистейшей воды метафора, означающая «невзгоды», тем более что подобное определение уже встречалось в двадцать шестом стихе того же раздела…

– Порядок, – сказал Гиви, – вытряхивай ее, Миша.

– А? – Шендерович несколько нерешительно выпростал верхнюю часть Алки из-под плаща. – Ты уверен?

– Ни в чем нельзя быть уверенным под луной, – сказал Гиви, – но это вроде ее естественное состояние.

– С натяжкой, но да, – согласился Шендерович. – Алка, ты в порядке?

– Как я могу быть в порядке? – вопросила Алка, раздраженно охорашиваясь. – Сначала ты меня зачем-то в мешок запихал, потом пристаете с какими-то дурацкими вопросами….

Она огляделась, растерянно моргая.

– Неплохо сработано, о Гиви, – тихонько сказал Дубан, – и все же на вашем месте я предпочел бы перерезать ей глотку. Ибо природа ее неустойчива весьма.

– Это ничего, – печально отозвался Гиви, – она всегда такая.

– Я и говорю, – мрачно согласился Дубан.

– Слушай, Мишка, а где это мы? – Алка наконец-то углядела развалины рухнувшей башни, золотые купола Ирама, на которых играл звездный свет, и черные силуэты гор Мрака, небо над которыми начинало постепенно светлеть. – Это ж, совершенно очевидно, не Стамбул!