Марлена замолчала, вспоминая пережитые в тревоге дни, а Маргарита перестала плакать. Она лежала с обиженным лицом, обнимая подушку и думая, что же ей теперь делать. Марлена превратно поняла ее.
– Дорогая, – прошептала Марлена. – Этот ужасный, мерзкий и жестокий лодэтчанин скоро будет мертв – вот о чем ты должна думать. Принц Баро отомстит ему и за тебя, и за Иама, и за меня. Это чудовище…
– Хватит! – вскрикнула Маргарита, приподнимаясь на кровати. – Я люблю его, Марлена. Люблю Рагнера, понимаешь. Я это пыталась сказать дяде, пока он вез меня сюда, но он не понял. Умоляю тебя, – взяла она потрясенную ее признанием Марлену за руку. – Помоги мне. А если не можешь, – снова заревела она, глотая слова, – то отя бы… не овори о нем так, прошууу… Он не чуооовище…
Марлена вырвала руку и резко встала.
– Ты любишь Лодэтского Дьявола?
– Да, – тихо сказала Маргарита. – И никакой он не дьявол…
– Он околдовал тебя! – перекрестилась Марлена и в ужасе приложила пальцы ко рту. – Боже мой… – прошептала она.
Маргарита упала на подушки, вытерла щеку и, похлопав в раздумье глазами, повернулась от Марлены на другой бок.
– Оставь меня одну. И прошу, унеси эту бежевую тряпку… Хоть это ты можешь для меня сделать? – донесся до Марлены слабый голос с кровати.
Марлена взяла плащ и медленно пошла к двери, до конца не веря в то, что услышала. Лицо Меридианской Праматери строго взирало на заблудшую грешницу, что когда-то была ей сестрой.
А Маргарита, закрыв глаза, твердила про себя: «Найди меня, Рагнер, прошу тебя. Я так хочу в твою снежную страну, где столь красивый розовый закат и белые берега. Ты уже ищешь меня, я знаю. Пожалуйста, найди, найди!»
Глава XXVI
Когда Святой помогает Дьяволу
Согласно знанию, самой большой, центральной планетой являлась Гео. Первой вокруг нее обращалось Солнце, горячее и сухое как Огонь, тогда как вторая от Гео планета, Луна, холодная и влажная как Вода, дарила нисколько не обжигающее и не согревающее свечение, подобное огонькам светлячков. Состояли же два светила и звездное небо из эфира – вещества, не существующего на Гео, но обволакивающего ее. День превращался в ночь из-за вращения Гео вокруг своей оси, смена фаз луны – из-за тени, какую отбрасывала на нее Гео. Лунное затмение происходило, когда свечение Луны слабело, а Солнца возрастало. Всего в году случалось от двух до четырех лунных затмений, и порой меридианцы из-за облачного неба их даже не замечали: где-то на триаду часа полная луна меняла цвет на буро-красный, частично или полностью пропадала. Солнечные затмения, означающие такую необычайную яркость Луны, что теперь тень от Гео затмевала Солнце, происходили крайне редко и обещали великие беды.
Ночью тринадцатого дня Нестяжания, когда день юпитера сменялся днем венеры, на небе показалось круглое, слегка надкушенное, ярко-белое светило. О такой луне говорили, что она полна серебра, ереси и бессонницы. Рагнер Раннор, одетый во всё черное, полулежал на красном покрывале кровати. Сама кровать была заправлена, а балдахин открыт. Айада растянулась там же, подле хозяина. Рагнер в задумчивости гладил ее по шее, а притихшая собака одновременно вопрошала коричневыми глазами и просила прощения.
– Ты не виновата, – сказал он Айаде. – Соолма тебя тоже обманула… Что же нам теперь делать? Знаешь?
Айада горько вздохнула, как человек.
– И я не знаю, – ответил ей Рагнер. – А может, я просто дурак? Она исчезла, как только узнала тайну моего оружия. Может, всё это чудовищный обман? Начиная с появления Гюса Аразака в Тронте? Он привел моих людей прямо к ней… Вдруг они с самого начала всё так задумали? Обманули и меня, и Соолму, и тебя. А я, дурак, с Иваром разругался…
Он глянул на желтую розу, что пышно цвела в стеклянном кувшине, и закрыл глаза, вспоминая нежное, милое ему лицо среди теплого золота волос. Рагнер печально улыбнулся и посмотрел на собаку – Айада будто силилась выражением бескрайней преданности на своей морде сказать, что она-то точно его любит всем сердцем и никогда не покинет.
– Нет, не может быть… – вздохнул Рагнер. – Не верю… Она бы пыталась обольстить меня первой и не стала бы так глупо вести себя после первой ночи… Но, с другой стороны, она потом сама пришла ко мне ни с того ни с сего… Вряд ли я покорил ее рассказом о Сольтеле и о том, как глупо попался в плен…
Он еще пару минут подумал, помолчал и опять посмотрел на собаку.
– Делать нечего, – сказал Рагнер Айаде, – может, я и дурак дураком, но умнеть мне поздно. Я что-нибудь придумаю и увижу ее снова – тогда и пойму, ошибался или нет. Вдруг, пока я тут раскис, ей намного хуже, чем мне… Пойдем, что ли, погуляем, – потрепал он собаку за ухом и начал слезать с кровати. – Всё равно мне не спится, да и тебе.
На Главной площади Рагнер глянул на горделивую статую Альбальда Бесстрашного и усмехнулся – король Ивар хотел ее низвергнуть, переплавить, да он, Лодэтский Дьявол, убедил короля пока не трогать памятники и Толстую Тори, дабы не вызвать в городе бунт. Затем Рагнер подошел к темной статуе Олфобора Железного, прозванного так за то, что тот оставался невредим в самых лютых сечах. В те времена не знали пороха, воевали камнями из пращей, стрелами из луков и, конечно, мечами – редким и грозным «оружием богов»: прочным, как топор, острым, как копье, секущим, как… Ничто так хорошо не рассекало плоть, как меч. Ныне меч превратился в символ доблести, но перестал наводить страх одним своим видом, ныне ужас на мирян наводили ружья. Правда, «оружием богов» они не стали, ведь для стрельбы из ружья не требовалось изнурительных тренировок с отрочества, в каких вырабатывались бессознательные навыки действенно разить и правильно отражать удары, – стрелять из ружья мог научиться любой, в любом возрасте. И даже хрупкая женщина едва ли сильно уступала мужчинам, а крепкая дама успешно справлялась с отдачей и вообще ничем им не проигрывала.
«Когда-то Экклесия клеймила арбалеты и двуручные мечи оружием Дьявола, потом пушки и ружья, но это никого не остановило. И понятно, почему сейчас святоши бесятся из-за моих громовых бочонков: когда прочие люди, в том числе миряне, видят, что столь разрушительная сила подвластна человеку, то невольно закрадываются мысли о том, что мы – более не игрушка рока, что мы сами управляем нашими жизнями и можем никого бояться, даже Бога. Да, пока я еще страшный Лодэтский Дьявол, но хочет того Экклесия или нет, мир меняется… Может, однажды люди даже перестанут верить в Конец Света, – думал Рагнер, глядя на памятник Олфобора Железного. – И всё же этот воитель, пожалуй, жил в более достойное время. Четыреста с лишним лет назад охота была опасной схваткой с диким зверем, рыцарское звание являлось редкой честью, мужчинами становились после семи лет – малые дети знали, как защитить свой дом. Странно, что я жалею о том, что наш мир изменился, хотя сам его меняю с каждой своей победой… И всё же сожалею… Мне ли не знать, что победа, – это как ритуал приобщения наоборот. Сперва сладкое вино, а затем обязательно будет горький шарик, – и по итогу противное послевкусие да опьяненный от пилулы разум, через время желающий новой пилулы, новой победы…»
