Книга Операция спасения, страница 68 – Сергей Иванович Зверев

Сашка Канунников, прислушиваясь к завываниям сирен, посмотрел направо, налево и перебежал дорогу в сторону леса. Дорога пустынная, видимость на несколько километров, да и часть ее скрывают различные неровности рельефа. Отсюда до того места, где спрятана рация, идти дольше, но зато меньше риска. Ночью шел сухой снег, но к утру ветерком его размело по земле, и ноги не оставляли следов, чего очень опасался лейтенант. Мысль о том, что они все, вместе со связником подполья, могли попасться, угнетала. Снова нахлынули воспоминания о лагере, об ужасах пыток, нечеловеческих условиях. Во второй раз не вырваться, понимал лейтенант. «А я больше и не дамся им в руки. Надо обязательно раздобыть гранату и… как этот подпольщик — и себя, и врагов вместе с собой».

Но сейчас лучше думать о другом, старался отогнать от себя эти мысли Сашка. Думать надо о том, что необходимо сообщить командованию о провале связника, а может, и подполья. Где-то в этой цепи мог быть предатель, немецкий агент, и нашим это обязательно нужно узнать. Теперь обязательно нужно по рации установить связь. Условленное время уже скоро, и там, по ту сторону фронта, ждут сообщения.

Впереди в лесу треснула ветка, и лейтенант тут же остановился и опустился на одно колено. Рука машинально нырнула в карман пальто и достала оттуда пистолет. «Нет, показалось, — подумал Сашка. — А может, это просто сломанная ветром ветка упала на землю?» Лейтенант вздохнул и посмотрел вверх, на кроны деревьев. Да, тяжесть оккупации чувствуется везде, даже в безлюдных местах, даже здесь атмосфера давит на тебя. А может, это просто ощущение опасности, которое уже впиталось в тебя за эти месяцы? Или лес живой и он все чувствует, понимает?

Туман, словно серый саван, окутал лес. Воздух густой, пропитанный запахом смолы и гниющих под ногами иголок, со сладковатым запахом, но с горьким послевкусием, будто сама земля задыхается. Стволы сосен, обычно горделивые и прямые, будто согнулись под невидимым грузом. Их кора, изъеденная временем, теперь казалась покрытой шрамами — глубокими, как раны. Ветви, лишенные былой пышности, скрипели на ветру, словно шептали предостережения. Даже небо здесь не было просто небом: свинцовые тучи нависли низко, как потолок тюремной камеры, не пропуская ни одного луча.

Лес знал, он все чувствовал. Сашка почему-то был убежден в этом. Через корни, уходящие в холодную, влажную почву, лес ощущал тяжесть сапог, топот чужих шагов где-то за опушкой. Немецкие патрули, грузовики с пушками, лязг металла, военные колонны на дорогах — все это вибрировало в земле, словно подземный гул прорывался порой, обволакивая землю, воздух. Сосны, столетиями хранившие тишину, теперь сжимались, будто пытались стать незаметными. Их иглы, рыжеющие осенью, осыпались на землю как слезы. Даже белки и дятлы, обычно суетливые, затаились: звериный инстинкт улавливал страх, который исходил от леса, который всегда был их домом, надежным убежищем.

Ветра не было — лишь изредка порывы, резкие и колючие, проносились меж деревьев, разнося шепот: «Они близко». Ручей, что когда-то звенел, как стеклянные колокольчики, теперь тек тихо, приглушенно, его вода почернела от опавшей хвои. На берегу — следы: не оленьи, не волчьи, а глубокие, с четким узором подошв. Человеческие, но чужие. Лес помнил иные следы — польских лесников, детей, собиравших грибы, лесорубов, что разводили костры и пели. Теперь здесь царила тишина, прерываемая лишь далекими взрывами, звуками выстрелов. То ли гроза, то ли пушки. А может быть, это немецкие патрули расстреливают поляков, которые не успели вернуться в дома до начала комендантского часа, а может быть, патриоты схватились с врагом в смертельной схватке.