Книга Пока любовь растворяется в воде, страница 48 – Фульвио Эрвас

— Я так понимаю, сегодня вы верующий.

— Если вам так угодно.

— Куда делось все ваше научное высокомерие? Вы забыли, как советовали мне спросить у креационистов^[11], почему их Бог оставил на груди у мужчин соски?

— Послушайте, Стуки, чтобы иметь возможность восхищаться соборами и слушать григорианские песнопения, нам как биологическому виду пришлось заплатить кое-какую цену.

— Перевести рациональность в креативность, вы это имеете в виду? Иначе мы были бы простыми обезьянами без шерсти, но с кариесом?

— Таковы законы энергии: она может только трансформироваться.

— И это действительно работает?

— Стуки, не будьте циником.

— Не понимаю, что в этом циничного?

— Это работает, Стуки, — должно работать. Невероятное искусственное оплодотворение, первое в истории, дало невообразимый толчок креативности, породив чрезвычайно сложные религиозные верования, которые существуют уже тысячи лет. И на данном этапе они необходимы, потому что без них человек ужасен. В процессе эволюции человечество сможет избавиться от верований, которыми оно напиталось. Только тогда мы будем вынуждены изменить то, что казалось нам незыблемым. Мы эволюционируем, понимаете? Очень медленно, но непрерывно.

— Хорошо, но как же ясновидящие?

— Человеческий мозг видит то, что хочет и что может увидеть. Вы поняли, Стуки?

«Он считает их больными на всю голову», — подумал инспектор.

— Однако, — сказал доктор Анабанти, — по-моему, вопрос о Мадонне проще. Всем нам нужна абсолютная любовь, потому что земная любовь всегда относительна. Небесные отец и мать — это эликсир любви.

Инспектору Стуки нравились такие разговоры с доктором Анабанти, даже пусть он никогда не знал наперед, куда рассуждения фитотерапевта могут завести. Уже завтра тот мог запросто объявить себя агностиком, атеистом, а может, и тем и другим одновременно. Сегодня ветер дул в сторону веры, и доктор Анабанти поплыл в этом направлении.

Стуки подошел к дому Микеланджело и позвонил в домофон. Подросток вышел на балкон со своим обычным недовольным видом.

— Поторопись! — приказал ему инспектор, показывая мальчику зонт и жестом давая понять, что они опаздывают.

Елена открыла входную дверь. Стуки отпрянул: с сонным видом и в этой мужской рубашке она была так же опасна, как инъекция антибиотика при температуре тела в тридцать шесть градусов. Максимум в тридцать шесть и два.

Микеланджело обратил внимание, что эти двое слишком неподвижно смотрели друг на друга. Парнишка был в толстовке и кепке, и Елена посоветовала ему одеться потеплее: на улице шел сильный дождь. Не слушая маминых советов, Микеланджело выскочил из дома и зашагал рядом с инспектором, которому ничего не оставалось, как предложить подростку защиту своего зонта со сломанной спицей.

Инспектор Стуки торопливо попрощался с Еленой, в то время как мальчик с интересом рассматривал большую сумку, которую держал при себе инспектор.

— Оружие?

— Что-то вроде того, — кивнул головой Стуки. — Здесь инструменты, которые тебе понадобятся для работы.

— Но сегодня же воскресенье!

— Эту работу можно выполнять только в воскресенье.

Микеланджело стиснул челюсти.

— Я знаю, что твой отец вас бросил, — произнес Стуки, помолчав.

— Это вам рассказали те две сплетницы из вашего подъезда?

— Не совсем. Я спрашиваю не потому, что хочу вмешиваться в твою жизнь.