Книга Дебютная постановка. Том 1, страница 91 – Александра Маринина

В целом два толстых тома уголовного дела не вызвали у меня ни малейших сомнений. О том, насколько добросовестно проведена экспертиза в институте имени Сербского, я вообще старался не думать: это не моя епархия, я юрист, а не психиатр, моя обязанность – исследовать и оценить представленные доказательства, к числу которых относятся и экспертные заключения. Не доверять квалификации сертифицированных экспертов у меня оснований не было. Моя профессиональная совесть почти не страдала. Почти – потому что после ознакомления с материалами дела я был совершенно уверен в виновности преданного суду гражданина Лаврушенкова, но не уверен был в том, что он действительно должен быть признан невменяемым. Однако резоны, высказанные первым секретарем обкома, были мне понятны, и я с ними соглашался. Здоров Лаврушенков на самом деле или болен, но в исправительно-трудовом учреждении усиленного режима ему точно не место.

Я собрался было уже поставить в график заседание по этому делу, но вспомнил указания Логунова насчет народных заседателей. Пришлось связываться с обкомом и ждать, пока дадут отмашку. Ждать пришлось недолго, и я догадался, что кандидатуры заседателей уже были подобраны и проверены заранее, все предварительные беседы с ними провели и инструкции раздали, строго наказав держать рот на замке и ни в коем случае не разглашать то, что они услышат в судебном заседании. Наверное, пообещали что-нибудь очень существенное за молчание. А может, и пригрозили, если было чем.

Заседатели явились ко мне в кабинет за час до начала слушания, и я сразу увидел, что проблем с ними не будет. Кряжистый мужчина лет сорока пяти, член партии с двадцатилетним стажем, фронтовик, отец четверых детей, старший мастер на крупнейшем в области заводе. Я подумал, что, пожалуй, он совершенно точно не станет сочувствовать ни потерпевшему Астахову, ни его убийце Лаврушенкову, не будет задавать вопросов и все, что написано в уголовном деле и озвучивается в судебном заседании, воспримет как истину в последней инстанции. Вторым заседателем оказалась милейшая старушонка, завкафедрой истории КПСС из какого-то вуза, про таких говорят: «Она еще Ленина знала». Пропитанная до мозга костей партийной идеологией, она была еще и глуховата, но тщательно скрывала этот дефект. Половину сказанного на суде, если не больше, она и вовсе не услышит. А то, что услышит, истолкует в правильном ключе.

Я кое-как накорябал постановление о слушании дела в закрытом судебном заседании, обтекаемо ссылаясь на норму закона, но не особенно старался. Коль подключился обком, значит, никто не станет придираться. Главное, чтобы постановление было в деле. На том, как вели себя представитель государственного обвинения и защитник, явно ощущалась тяжелая рука обкомовских указаний и инструкций.

Дело мы прослушали за два дня, а если точнее, то за полтора. Первый день заседали до вечера, во второй я к обеденному перерыву ушел на приговор. Опасения Логунова отчасти оправдались, подсудимый Лаврушенков готов был бесконечно распространяться на тему морального облика и недопустимости внебрачных связей, хотя про секту вообще не упомянул. Несовершеннолетних девочек и мальчиков он тоже не затрагивал, чему я был только рад, хотя про совсем молоденьких девушек все-таки сказал. Почувствовав, что подсудимый вступает на опасную тропу, я прервал его, не давая договорить, и задал другой вопрос, отвлекая его внимание. Что же касается самого преступления, то он ничего не помнит, поскольку страдает провалами в памяти, особенно когда выпьет, искренне раскаивается и сожалеет о содеянном, но признает, что Владилен Семенович Астахов был человеком глубоко аморальным и заслуживал всяческого порицания. Общий смысл его слов сводился к следующему: «Я не помню, как я убивал Астахова, но вполне допускаю, что мог это сделать, потому что такие, как он, не должны жить среди нас. Раз доказательства против меня, значит, я и вправду виноват и готов понести наказание».