Книга Дебютная постановка. Том 2, страница 97 – Александра Маринина

Мог ли Константин Левшин ненавидеть Владилена Астахова и считать его первопричиной своей неудалой артистической судьбы? После конфликта с «Фаустом» красавец-баритон винил во всем концертмейстеров. По крайней мере, именно так выходило из рассказов супругов Дорошиных и Нателлы Орбели. Весь праведный гнев певца и все оскорбления направлялись на Анну и Нателлу Давидовну. О том, что Левшин пытался затравить и Астахова, разговоров вроде бы не было. Да, он за глаза обзывал его всевозможными нелицеприятными эпитетами, называл самозванцем, деревенским недоучкой, «козлетенорком», но лично против Владилена никаких выпадов не совершал. Шли годы, Левшин катился вниз по наклонной, а звезда тенора Астахова стремительно взлетала. Теперь уже именно он, а не Левшин был непременным участником правительственных и праздничных концертов, а с 1962 года – и телевизионных «Голубых огоньков». Теперь вокруг него стаями кружились поклонницы всех возрастов, его появление на сцене встречали овациями, его забрасывали цветами и сувенирами, искали знакомства с ним. Вполне вероятно, что прицел ненависти сместился в сторону Астахова, ведь все началось, по сути, не из-за излишней самостоятельности молодой Анны Труфановой и не из-за того, что Нателла Орбели не проинструктировала ее должным образом, а из-за того, что «этому выскочке» было, видите ли, неудобно петь.

Да, мотив, пожалуй, есть. Нужно копать дальше. «В смысле – глубже», – поправил сам себя Юрий Губанов.

Вчера закончился октябрь… Последний день месяца получился странным. Они с Кариной честно болтались по Москве, исходили ногами множество улиц, переулков и бульваров. Около семи вечера зашли в какое-то недорогое заведение, взяли сэндвичи и странного цвета напиток под высокопарным названием «Домашний лимонад». Ноги гудели, очень хотелось скорее попасть домой и растянуться на диване. Еще час – и можно возвращаться. Понятно, что этот час они проведут, сидя за столиком, а потом, если Каменская разрешит, поедут на машине. Анастасия Павловна велела возвращаться не раньше восьми, и это значит, что до двадцати ноль-ноль Петр и Карина должны находиться в зоне видимости. Можно отправиться домой прямо сейчас, как раз к восьми и доедут, но мысль о том, что придется снова пользоваться ногами, вызывала ужас. Лучше уж поторчать на виду еще какое-то время, а потом сесть в автомобиль. Об обещанных котлетах по-милански придется, видимо, забыть. Ну, может, завтра…

Однако сообщение от Каменской пришло раньше, они даже по половине своих сэндвичей не успели сжевать. «На сегодня закончили, можете возвращаться. Завтра живите по своему графику, я напишу, если будут новости».

Вот так. Понятно, что ничего не понятно. Почему «на сегодня закончили»? Невидимый незнакомый Витя устал? Или у него возникли срочные дела? И что означает уклончивая формулировка «напишу, если будут новости»? Получается, Каменская может и не написать? Ничего не сообщить? Тогда ради чего они с Кариной сегодня бросили все намеченные дела и истаптывали в хлам ноги?

Петр собрался разозлиться, но почувствовал, что даже на эмоции у него не хватает сил. Только теперь он вдруг понял, в каком диком напряжении находился с того момента, как вышел утром из дома. Стоит сказать человеку, что не нужно или нельзя чего-то делать, как ему тут же начинает до судорог хотеться сделать именно это. Оказывается, заставить себя не оглядываться и вообще быть естественным – страшно трудная штука. Не делать того, что хочется, как выяснилось, куда сложнее, нежели сделать то, чего не хочется.