Книга Дохлый таксидермист, страница 56 – Мария Самтенко

— Ой, неудобно-то как, — пробормотал Миша, услышав, что писатели собрались сделать его главным героем нового фельетона. — Понятно, что Иля расстроился, но это не повод писать в газету! Ужас! Надеюсь, Женя отговорил его.

— Не, не, — нахмурился дядька Тохир. — Я, может, не все расслышал. Но этот Петров, он его не отговаривал, а поддерживал.

— Ну, черт, значит, точно напишут, — смущенно сказал Миша. — Если Женька включился, то все, Иля уже не забросит.

— А ты извинись, — предложил Анвар, а дядька Тохир согласно кивнул. За этот день он уже исчерпал свой недельный запас слов.

Зато у Бродяжки запас слов был бесконечным.

— Боюсь, он все равно будет вредничать, — бормотал он. — И я окажусь в их газете в самом неприглядном виде, ужас! Где там Иля печатается, в «Правде»? Сначала вся редакция будет ржать, потом…эй, вы чего?..

— Ничего, — ответил Анвар, скрывая ухмылку. — Хватит топтаться в проулке, сейчас все соседи сбегутся.

— Вот он, — сказал Тохир. — Вот этот дом.

Анвар подошел к воротам. Сквозь редкий забор виднелся обычный желто-серый домишко, немногим больше, чем у них с Тохиром — а бестолковый Бродяжка нервничал так, как будто его волокут в тюрьму.

— Давай, не трясись, — сказал Анвар, и зычно позвал хозяев. — Эй! Кто там! Откройте!..

Калитка открылась в ту же секунду — Бродяжка едва успел отскочить — но человек, который там показался, не походил ни на Ильфа, ни на Петрова. Тохир говорил, что те выглядели лет на сорок, а этому было около тридцати.

— Вы от Учителя, да? — нетерпеливо крикнул молодой человек. — Давайте быстрее, я устал ждать! Мы скоро пойдем в кино! Учитель писал, вы придете с утра!..

Анвар с Тохиром переглянулись:

— Мы, кхм, не от вашего учителя, извините, — признался Анвар, и лицо молодого человека вытянулось от огорчения. — Мы даже не знаем, кто это. У нас… у нас вот, — он пихнул Бродяжку в спину, словно это что-то объясняло.

Тот воспринял это как руководство к действию и смущенно кашлянул в кулак:

— А вы… а вы Илью Ильфа не позовете?..

10.07.1942.

Москва. Дворец съездов.

Имя: данные изъяты.

Я столько видел смертников, но этого почему-то жалко. Этот — совсем молодой, а, значит, не видел жизни в том мире. А тут? Только и было, наверно, что посмотреть, это Президиум во Дворце съездов.

Вот он, смертник, стоит сбоку, в проходе. Поставил стакан с водой на трибуну и отошел. На вид ему лет восемнадцать, и щеки еще хранят следы юношеской пухлости. Кем он был раньше? Как умер? Не важно: в этом мире он станет овечкой на заклание.

Мне жаль его, правда. Одного из немногих. Я не убью его лично, но это не важно, потому, что после сегодняшнего неумолимая машина государственного принуждения уже не выпустит его из лап. Сотрет в пыль, пытаясь выяснить, знал ли он, что в стакане, который отнес на трибуну.

Того, кто читает речь — жаркую, экспрессивную, обличающую на пределе человеческого чувства — не жалко. У него руки по локоть в крови. Он говорит про ужасы бюрократии, и я слышу в его резком голосе далекое сожаление о запрещенных в этом мире расстрелах. Берет стакан, пьет, и продолжает говорить про светлый мир будущего, который нужно построить — а я вспоминаю, сколько жертв он положил на алтарь революции в прошлом мире. И сколько готов положить тут, чтобы ее не допустить.