Книга Заботы Элли Рэйт, страница 133 – Полина Ром

Его письма радовали меня всегда, но я отчётливо понимала, что с момента отправления послания прошло уже целых две недели. И каждую минуту, каждую секунду этих двух недель его могла найти шальная пуля...

Даже когда я видела, что со всем справляюсь. Даже когда я понимала, что именно моя предусмотрительность спасла от голода не только мою семью, но еще и работниц мастерской вместе с их детьми и престарелыми родителями… Даже тогда, каждую секунду наполненного заботами дня фоном шла мысль: «Алекс… Алекс... Алекс...». Он, со своими думами и заботами, со своей деликатностью и добротой, со своей верой в меня и щедростью, с которой оставил мне золото, прежде чем уйти, стал неотъемлемой частью моей второй жизни.

Весна последнего военного года была холодной и дождливой. Дрова приходилось экономить изо всех сил, потому что рубить их было особенно некому. Сейчас встретить молодого и здорового мужчину в городе можно было только в двух случаях: если он носил военную форму и приехал по делам, или же если он закончил лечение в госпитале. Зато на улицах во множестве появлялись бывшие солдаты без руки или ноги: война собирала кровавую дань человеческими душами и плотью.

Я слышала, что на юге графства, там, откуда и сплавляли к нам дерево, созданы бригады из женщин. Это они теперь работают на лесопилках, заменяя ушедших на фронт. А вот колоть дрова приходилось уже здесь, на месте. И цена на отопление выросла просто чудовищно.

Пожалуй, меня всё ещё держала на ногах мысль о том, что могло бы быть и сильно хуже. История блокадного Ленинграда осталась в моей памяти впечатанной намертво. Все же у нас была крыша над головой. Пусть не слишком вкусно мы питались, но до настоящего голода в городе так и не дошло. А главное – не было бомбёжек.

В последний день весны местные газеты разразились потрясающей новостью: в Англитании произошёл переворот! Правящую персону сместили и…

Это было одно из самых ярких событий в жизни всех горожан. Я помню, как рыдали от счастья женщины в мастерской, боясь даже заговаривать о скором окончании войны. У большей части из них мужья были на фронте, и многие получили похоронки. А эта новость давала нам надежду. И не было ничего слаще этой надежды!

Может быть, именно ожидание скорого мира привело к тому, что я как-то расслабилась. Организм же отреагировал на расслабление весьма своеобразно: во второй половине лета, когда уже объявили тридцатидневное перемирие, я слегла с сильной простудой.

Слава Богу, это не было воспалением лёгких, но распухшее красное горло мучительно болело и постоянно пересыхало. Высохнув же, кожа болезненно стягивалась, вызывая мучительную резь и слезы на глазах. Чтобы убрать резь, требовалось выпить хотя бы глоток воды, а делать это было неимоверно больно. Каждый глоток давался со слезами. Есть я не могла вообще и за эти полторы недели изрядно исхудала. Слабость была очень сильной, и обеспокоенная тётушка Ханна даже ходила в храм и ставила свечку за моё здоровье. Оттуда она принесла святой воды и обрызгала мне всю кровать.

Я не сердилась на Ханну и стоически вытерпела процедуру, но когда однажды утром без слёз смогла выпить пару глотков тёплого травяного отвара, была просто счастлива. Пусть тётушка думает, что мне помогла святая вода, но я-то точно знала, что просто болезнь пошла на спад. Я ещё очень сильно кашляла, но все же чувствовала себя немного лучше.