Книга Истории со вкусом интриги. 21 рассказ мастер-курса Юлии Евдокимовой, страница 57 – Елизавета Фролова, Анара Мачнева, Соль Решетникоф, и др.

Как вам теперь Валлетта^[23], отец мой? Не вменяйте во грех, что парижским вашим адресом подписала – нынешнего не знаю, а письмо мое направляю вам с крестником лейтенанта великого магистра – он обещался к началу осени быть уже на Мальте. Рассказывали, что на острове теперь французские войска^[24], и мне лестно полагать, что немалой тому причиной и ваше пребывание в Валлетте, любезный аббат. Как это говорят, если гора не хочет идти к пророку^[25], тогда пророк… ах, простите мне невольную мою дерзость! У меня и в мыслях не было вас обидеть. Может статься, что санкюлоты^[26]ваши парижские оттого гильотины возводили да в верности свободе клялись, что в салоне m-me Буальдье не были и проповеди вашей не слушали. А не уехали б вы в Вену в девяносто третьем, были б теперь героем республики! Сладки ваши речи, любезный аббат, слаще меда цвета липового, кто их услышит, тот и на дно по вашему слову канет, и саблю бросит, у кого еще руки не по локоть кровью забрызганы. Что бы вы грешнику такому, у кого стыда в глазах нет, сказали, преподобный отец? Ведь и грешники чадами божьими нарекаются. Не больше ли им в великодушии вашем нужды, чем Дианам и Венерам версальским? Не кручиньтесь, кого из них если якобинцы ваши и без исповеди к праотцам отправили, они, уж верно, в раю. В чем Дианин грех, отец мой? Нечто она против отеческого закона шла или душу убийством марала?

Нечто Диана в утешении вашем нуждается…

Дорогой отец, Бог мне свидетель, если бы Петербург удостоился визита Вашего Преподобия, сердцу моему теперь не было бы тесно так в груди. Я бы так обходительна, так кротка была, как, кажется, во всю жизнь не была никогда. Для вашего удовольствия и собственными руками каплуна^[27]самого жирного, самого откормленного ощипала и в соусе белого вина для вас одного бы приготовила – вы ведь скромны-скромны, отец мой, а меньше двух цыплят за обедом не кушаете. Отчего же мните вы приглашение мое для Вашего Высокопреподобия невозможным? Нечто брезгуете? Магистр ордена Мальтийского вот не брезгует^[28], и вам, отец мой, гордиться не пристало. У нас говорят, в убогой гордости дьяволу утеха, а вы так любезны и ласковы, что душа у вас, верно, пуще снега в Альпах убеляется^[29].

Да и как не быть душе вашей белее снега, когда в вас одном такое участие сердечное чувствовала, какого во весь век ни от кого не видала? Любят русские, говорят, на распутье стоять. Отец мой, знаете, очень духом вольномыслия заражен был. Большим материалистом считался. И нам всем шестерым то же втолковывал. Знаете, верно, таких екатерининских вельмож? Надо думать, знаете. Хорошо им жилось. Вольготно. Во весь век душа и трех недель поболеть не успевала. Не умеем мы так. Нас чувствительности и нежностям учили. Матушка наша «Эмилем»^[30]в свое время зачитывалась… Сестрицу мою старшую оттого Софией и назвали, в честь невесты Эмилиевой. Софией… дружны мы с ней были. Хорошо, что ее теперь с нами нет. Она-то вся точно горлинка чистая жила. Как-то ей бы на меня смотреть было… И думать про то не желаю. Как ни есть, а сделанного не воротишь. Жаль, что Вашего Преподобия со мной рядом не было. За одним столом бы сидели, хоть крылышко бы одно да откушали. Хороший ведь каплун был, шесть недель откармливали! Даже и жаль славного такого каплуна на покойника, а не на Ваше Преподобие тратить.