Книга Мю Цефея. Игры и Имена, страница 57 – Александра Давыдова, Дмитрий Орлов, Александра Хохлова, и др.

Я зевнул в ладонь.

— А я че самый скорый на помощь?

— Сенечка, ну так твой район же у него. И мне тут… Сенечка, подожди, мне тут сказали, что ты, если что, на подхвате.

Я уронил голову на стол и пробубнил:

— Его, этого Поганкина, все равно рано или поздно уволят, а тут хоть сам виноват.

— Сенечка, всем же достанется. Шпагин над проверкой трясется, у него и без того не все так гладко, а мы под руку, под руку, Сенечка.

— Мы под жопой, — сказал я, — давайте адрес.

***

Я шел по пустым улицам, вымокшим от октября, дышал в замерзшие руки и жмурился. Поздняя ночь и раннее утро никак не могли поделить небо, фонари горели плохо, в шашечном порядке. Где-то над городом кружила песня Цоя, желая людям спокойного сна, и оттого я чувствовал себя еще большим дураком.

У подъезда Поганкина стояли люди и о чем-то спорили. Я решил, что спорить в такой час могут только алкаши или поэты. Отмерив в голове самую широкую траекторию, я начал их обходить, а потом встал как вкопанный и почему-то не удивился.

— Сеня, ты?

Ко мне повернулся растерянный Поганкин. Он стоял в той же мастерке, но вместо туфель был обут в домашние тапочки.

— Я, — сказал я.

— Ты чего тут? Ты точно ты, Сеня?

Эти слова он уже протянул с выдающейся алкогольной музыкальностью, и я вдруг понял, что попал в беду.

— Да, я, кто ж еще?!

— А как ты… — Поганкин хотел обвести пространство вокруг рукой, но внезапно засмотрелся на свои пальцы и замолчал. — Ну, дае-е-ешь.

— Мне сказали вам…

— Это вот, — Поганкин указал на худощавого дядьку с лицом деревенского Геббельса, — Роман Ильич.

Я нашел в себе силы осторожно кивнуть.

— А вот это его… кто? Брат?

— Друг, — прохрипел Роман Ильич.

— Его, Сеня, друг — Татарин.

— Турок, — поправил второй алкаш.

— Да-да, Турок.

Турком он, разумеется, не был. Имел вполне славянские черты лица, сильно траченные хорошей жизнью и плохой водкой. Вместо «турка» — в голову лезло слово «окурок». Это если без мата.

— Я их… Что? — бормотал Поганкин. — Я их уже провожал, а тут… кто? Ты, Сеня? Тебе б пойти отсюда. Сейчас не очень ты вовремя.

— Слушайте…

— Твой сын, что ли?! — каркнул Ильич.

— Да пофиг! — вмешался Турок. — Ты стрелки не переводи, ага.

Поганкин прихлопнул веками свои пьяные видения, а потом отшатнулся.

— Вы серьезно, что ли, ребята?

— А ты тут несерьезных видишь?!

— Да я же завтра… Я как только… Ну вы чего?

Турок резко обернулся на меня. В его глазах плавала тягучая вино-водочная темень. А потом ее вдруг прострелила какая-то новая и злая мысль. Мне стало не по себе.

— А ты чего такой увертливый, а, братик? — прошипел он Поганкину. — Куда так менжуешься, хочешь мне обидно сделать, а? Кого-то необразованного тут увидел?

— Да я не…

— Ну, все-все, я же не серьезно, брат, — замогильно улыбнулся Турок, — я же шучу, а? Я шутки шучу. Ты куда так на очко присел, а? Тут все как надо, тут все грамотно, чего тебе бояться?

— Да я не боюсь, ребята. Я просто…

— Ну, хорошо. Главное, что не боишься, а? Глянь, — Турок опять посмотрел на меня, — все знакомы, а вот малого не знаю. Твой малой? Твой. Здорова. А? Че молчишь? Че он молчит?

— Да какой он… Да он тут вообще ни при чем.

— Тихо-тихо. Конечно, нет, брат. Ты не волнуйся, ага? Слышь, спокойно. Щас мы с малым немного прогуляемся, поговорим, ты ж не против? Та не против, конечно, все ж друзья, а?