Книга Мю Цефея. Игры и Имена, страница 58 – Александра Давыдова, Дмитрий Орлов, Александра Хохлова, и др.

— Ну-ка… — Ильич протер воспаленный глаз, и я увидел на его костяшках посеревшие наколки. — Иди… Да ты че как дура, пацан? Иди сюда, иди.

— Не надо, — я отступил на шаг, дыхание застряло в горле, и быстро-быстро застрочило сердце, — я предупреждаю, не надо.

— Кого ты там предупреждаешь?! Поразмыслим с тобой, да? А? Давай, куда отходишь? Нормально поговорим, ты че? Пойдем-пойдем, давай. Как дура, малой, ты че меня смешишь, стой на месте!

Почему-то в тот момент из моей головы испарились все храбрые мысли, а вместе с ними испарился тот фильм про карате, который я как-то раз смотрел у Бори Дроздко, обсуждение бокса с отцом и борцовский прием дяди Окопа. Я вдруг вспомнил… нет, я ничего не вспомнил, в черепе звенела пустота, вместе с рвотой к горлу подкатывал комок ужаса.

А потом я увидел, как Поганкин вцепился в куртку Ильича. Он выдохнул что-то среднее между: «Положь ананас» и «Не трожь пацана» и сразу получил в печень. Хрипя, Поганкин натуральным образом повис на Ильиче.

Турок схватил его за шиворот и начал оттаскивать. Он прохрипел:

— Слазь, гнида! — и дал раскрытой ладонью в затылок.

Тут я внезапно вспомнил, что по какой-то неведомой причине должен помочь Поганкину. Залитое адреналином сознание не смогло выдать подходящих аргументов, но факт оставался фактом.

Я размахнулся и ударил Ильича по лицу. Наудачу. Без какого-то прицела.

Попал в скулу. Попал недостаточно хорошо, потому что в следующую же секунду моя голова залилась бенгальскими огнями. Четвертак луны будто бы подскочил в небе и упал на меня жесткой стеной асфальта. Я подобрал под себя колени и кое-как встал. Губа жутко болела, словно я поцеловался с окурком, кружилась голова.

Я увидел, как Поганкину прилетело кулаком в нос. Не очень сильно, но ему хватило. Он сделал пьяный шаг назад, а потом нелепо рухнул на задницу.

Турок тем временем выхватил нож.

— Иди сюда, блядь! Иди!

Он медленно подходил к Поганкину, и в этом было что-то неотвратимо древнее. Стоило убрать пятиэтажки, гаражи, дороги и машины, убрать заводы и фабрики, клетчатые пиджаки и рубашки, телепередачи и рестораны. Тогда с мира сойдет весь этот перегар современности, и останется только вечно молодая жестокость. Вещь конкретная и несовместимая с жизнью.

От страха я забыл дышать.

— Ой! Что твори-и-ится! Глянь, пьянота, что делает! Я милицию вызываю! Смотри-смотри, с ножом, урка пропитая!

Какая-то соседская баба Маруся сама голосила не хуже любой милицейской сирены. В некоторых окнах загорелся свет. Я вспомнил Гоголя.

— Алкашня! Я милицию… милицию!

Ильич посмотрел на меня тупо и безразлично, как врач на труп в морге. Из его глаз веяло могильным сквозняком.

Турок сплюнул в сторону Поганкина.

— Решили? Решили, а? Черт безногий. Я бы вами набил… Я бы вами составы… Голыми руками давил бы, давил, мякоть ебаную!

Когда они пропали из вида, я подошел к Поганкину и помог встать. Ноги у меня безумно тряслись, а зубы клацали куда сильнее, чем положено при такой погоде.

— Спасибо, Сень, — тихо сказал Поганкин, — спасибо.

Я посмотрел вслед Турку и Ильичу. Их тени все еще скользили по золотым лужайкам фонарей. Мне представилось, что они заходят за ближайший угол и ждут меня там. В любом направлении, на любой улице, даже перед домом. Страх крепко впитался в ночь.

— Можно я у вас до утра подожду? — нервно бросил я. — У меня велосипед сломался, я не доеду.