Книга Огнев на линии любви, страница 82 – Лина Коваль

Она недовольно фыркает и поворачивается к плите. Снимает крышку и засыпает в кипящую воду пельмени. Я недовольно морщусь от аромата, распространяющегося по кухне. Психую. Сказала же, что не перевариваю сейчас мясо и просто помогу ей.

Обязательно готовить при мне?

Вдруг обидно становится. Слабость накатывает.

Когда мы сказали про беременность бабушке Антона, она расплакалась от счастья и тут же выдала мне теплые носки из овечьей шерсти. Вряд ли я буду их носить, потому что редко мерзну, а рядом с Антоном мне вообще всегда-всегда жарко, но дело ведь вовсе не в этом… А в поддержке. В банальной человеческой поддержке.

В желании Елизаветы Алексеевны быть сопричастной к нашей с ее внуком радости.

У моей же мамы такого не наблюдается, а отец, узнав о беременности, крепко меня обнял, поздравил и ушел в гостиную смотреть очередную политическую передачу. Это… по-мужски. Я не обиделась.

– Вроде все, – с облегчением убираю ложку в пустую миску. – Так нормально? – киваю на досочку, заполненную ровными рядами пельменей.

– Вот этот не очень, и эти… гигантскими сделала. Ладно. Помогла…

Пыхчу, как паровоз.

– Почему так всегда, мам? – спрашиваю полушепотом. – Почему ты вообще не можешь сказать мне ничего хорошего?

– Ой, не придумывай.

Но мне уже не сдержаться. Подняв мокрое от слез лицо, продолжаю:

– Я стараюсь. Правда, стараюсь. Соответствовать тебе. Мне все уши прожужжали о педагогической династии, постоянно тебя в пример ставят. А ты меня даже ни разу на первое сентября не позвала…

– И к чему тебе мой литературный вечер? – хмурится она. – Ты сама выбрала ваши с отцом точные науки.

– Да просто!.. – по-детски всхлипываю. – Просто, мам, – смущаюсь, – чтобы к тебе быть поближе.

Она, кажется, тоже чувствует неловкость.

– Что ж тогда на филфак не пошла? – недовольно спрашивает.

– Да при чем здесь это? Неужели выбранная профессия так много значит, мам? А если бы я врачом стала?

– Было бы неплохо, Есения. Личный врач дома не помешал бы, – говорит она назидательно, а я грустно усмехаюсь.

Поднимаюсь и иду мыть руки. Затем снимаю передник и отряхиваю безнадежно устряпанное платье. С улицы доносится звук клаксона.

Я, не попрощавшись, натягиваю угги и шубу, хватаю сумку и несусь к фырчащей выхлопными газами «Субару». Сажусь на прогретое сиденье, целую небритую щеку и, складывая руки на груди, дую губы.

Огнев склоняется, чтобы посмотреть на дом со светящимися окнами.

– Твои не обидятся, что не зашел? Грязный весь. Аж стыдно.

– Не обидятся, – бросаю, глядя прямо перед собой.

Раздражение нет-нет да и проходится по нервам. О свадьбе Антон не заикается. Как бы я ни намекала. Не самой же мне предложение делать?.. Смешно, ей-богу.

– Я ждала тебя раньше, – недовольно кидаю, когда мы выезжаем на зимнюю трассу.

– Прости, задержался. Там твоя компенсация, Фюрер, – подмигивает он мне и кивает назад.

Обернувшись, забираю с сиденья сиреневую длинную коробку с пончиками. Открыв ее, облизываюсь на «Ананасовый рай».

Божечки. Тоже ведь своего рода колечко?..

Улыбаюсь.

Смягчившись, тянусь к руке с загрубевшей от работы кожей. Прохожусь по ней пальчиками и трусь носом о дутую куртку.

– Все нормально. Ты прощен, Огнев.