Книга Памятка убийцы, страница 160 – Алексей Макеев, Николай Леонов

– Что буквально означает «часть», «доля», то есть участь, которую мы получаем при рождении. Интересно, – спросил Павел, – с кем из мойр этот fialki_mojrua себя ассоциирует?

– Судя по тому, что вынес из-под замка скандальный пост «Отроков во вселенной» о наказании Чокер, блогер мнит себя Атропос, или Атропой, или Айсой, – Глеб посмотрел на стоящее в рамке у компьютера фото Лизы, – богиней судьбы, перерезающей ее нить.

– Греки персонифицировали в ней неотвратимость и неумолимость смерти. fialki_mojrua, похоже, считает, что тоже предопределил исход по крайней мере одной судьбы.

– Или семи. – Глеб открыл пост, обличающий насилие над женщинами, в котором участвовал один из авторов аккаунта «Отроки во вселенной». – Это самая ранняя публикация о наказании Чокер. То есть вынос информации из подзамочной публикации «Отроков» был именно тут.

– Пост стал вирусным, и информация о том, что студенты психфака СГУ давно вышли из позиции наблюдателей и примкнули к экстремистам, дошла до деканата и научного руководителя, – продолжил Павел.

– В итоге академичных блогеров поперли с кафедры.

– Туда им и дорога.

– Но что, если так думал не кто-то со стороны, а один из них? – задумчиво сказал Глеб.

Павел недоуменно заморгал, уставившись на друга:

– Переведи. В смысле обоснуй.

– Понимаешь, у древних греков мойры, с одной стороны, сестры и союзницы эриний, богинь мести и кары, смерти.

– Так.

– С другой стороны, они дочери богини правосудия Фемиды, то есть противостоят хаосу, являются хранительницами логики и порядка. Не случайно Зевс, как верховный создатель порядка, также называется «Мойрагет».

– То есть ты считаешь, – медленно сказал Банин, – что как только «Отроки во вселенной» вовлеклись в преступление, перешли на темную сторону и примкнули к хаосу, некто внутри группы решился на саботаж? И запорол собственную научную карьеру?

– Ну да, – пожал плечами Глеб. – Особенно если делать ее никогда не хотел.

* * *

Золотые ягоды застыли в янтарном сиропе, разлитом по похожим на хрустальные сундучки розеткам. Едва отдышавшийся после жара духовки лимонник источал аромат, который сплетался в носу с запахом свежезаваренного белого чая с земляникой. Абрикосы в простой дачной миске были похожи на детские щеки, которых касалось полуденное солнце из раскрытого настежь окна. Драгоценнее рубинов сверкал домашний вишневый мармелад.

– Итак, – Любовь Евгеньевна Озеркина сделала глоток чая, – чего вы хотите от моей весьма нескромной персоны, мсье Гуров? – Ее голос звучал уверенно. За светским лоском в нем слышались крестьянская безжалостность и сила. – Грехи моего прошлого всем известны. Спасибо сыну. Но его девочку – она, кажется, какая-то айтишница? – я не трогала. Он взрослый мужчина. Его личная жизнь мне неинтересна. Как говорится, – она расслабилась в кресле, положив ногу на ногу, – not guilty.

Гуров положил на стол упакованную в пластик записку с дизайнерского платья.

– А по-моему, вы как раз активно искали пути к сближению с Лизой.

Озеркина пожала плечами:

– Бросьте! Просто жест вежливости богатой потенциальной свекрови. Мне бы в свое время так! А то, знаете, бродишь юной вдоль витрин всех этих брендов с настроением «Хороша я, хороша, да плохо одета. Никто замуж не берет девицу за это. Пойду с горя в монастырь, Богу помолюся. Пред иконою святой слезами зальюся», – меланхолично процитировала она строчки народной песни. – А потом становишься старой и можешь купить это все себе, но вся роскошь так комично или уродливо смотрится, что уже не нужно.