Онлайн книга «Скромная жертва»
|
– Александр Чувин, менеджер по продажам в похоронном агентстве «Нейротраур»?! – удивленно прочел на кусочке картона Крячко. – О, они очень круты! – пролепетала Лиля. – Наш сокурсник, фанат «Гарри Поттера», под машиной погиб, так они ему такие похороны забабахали! – затараторила Леля. – Оживили фото через приложения. Нарисовали, какой могла быть жизнь, с помощью нейросети. В октябре на кладбище был сильный ветер, и всем раздали красные вязаные свитера с первой буквой имени покойного и полосатые шарфы в цветах Гриффиндора на память. Даже сливочное пиво с блестками сварили… Девушка осеклась, увидев перекошенное лицо Крячко. Полковник забыл, что для этих девушек похоронное агентство – как Диснейленд. Теперь же он с ужасом осознавал, что благодаря трудоустройству акции Чувина на локальном брачном рынке сестер Береговых необычайно возросли. Стремясь отвлечься, Крячко перевернул карточку в поисках другой информации и обнаружил странный натюрморт. На столе в форме гроба, среди жаркого и фруктов, стоял букет увядших лиловых орхидей, под которым сидел мертвенно-бледный, но пухлый кудрявый младенец. – Это еще что за психодел? – Это, – Банин указал на трапециевидную доску с угощением, – отсылка к державинскому «Где стол был яств, там гроб стоит»… – Так. – Это, – Банин кивнул на ребенка, – кукла с картины Фриды Кало. – При чем тут кукла? Час от часу не легче. – Картина «Я и моя кукла» была написала через пять лет после того, как художница пережила выкидыш. Поза игрушки напоминает нерожденного мальчика, парящего над еще беременной, но уже знающей о предстоящей потере Фридой, с полотна «Больница Генри Форда». Только там это смуглый младенец, чье лицо напоминает черты отца, художника Диего Риверы. А здесь, – Крячко услышал в словах молодого человека взрослую печаль, – напомаженная тряпичная кукла вроде малышей с посмертных фотографий Викторианской эпохи. Этот автопортрет Фриды – один из самых пронзительных и щемящих образов тоски по материнству в мировой живописи. – Как с Алисой разговариваю! – вздохнул полковник. – К чему в этой расчлененке цветок? – Большая лиловая орхидея как раз с картины Фриды «Больница Генри Форда». Там она потеряла сына. Ее лепестки напоминают матку. Именно такой цветок принес ей в палату Ривера. – Представляю, каким волком на такой убийственный креатив смотрела бездетная Свалова! Уже самому не терпится познакомиться с этим цифровым художником. Куда нам ехать? – Он поискал на карточке адрес агентства. – На Киселева, конечно, – ответил Банин. – На этой улице Саратова обитают все гробовщики. – Вот уж действительно, – пробормотал Крячко, – конец поискам. – Мы знаем краткий путь, – с энтузиазмом подключилась к разговору Лиля. – Постоянно ходим там! – просияла Леля. – Павел, ты удивлен? – вполголоса спросил Крячко. – Ничуть, – отозвался Банин. – Но жизнь вообще мало удивляет, когда привык копать глубоко. – Все ведь помнят, на каких условиях участвуют в расследовании? – посуровел полковник. – Извините нас всех, пожалуйста! – проблеяла троица. – Такие совестливые, что не прикопаешься! Вот молодежь! – простонал Крячко. * * * Гуров в полной мере разделял его мысли, когда петлял по тихим улочкам частного сектора в Энгельсе под вялую перепалку Глеба Озеркина и Олега Назарова. Их группа успела поговорить почти со всеми соседями Сваловой (все они, как слуги маркиза де Карабаса, твердили, что Маргарита Ивановна была женщиной приветливой, но закрытой) и приближалась к последней калитке в конце улицы. Сведения, добытые в галерее командой Крячко, убеждали Льва Гурова, что здесь его ждет судьбоносный разговор. |