Книга Прятки, страница 22 – Диксон Уиллоу

— Мне нужно поговорить с тобой о твоих школьных каникулах.

— А что с ними? — спрашиваю я, чувствуя, как сердце подкатывает к горлу.

— В планах произошли изменения.

— Да? — говорю я безэмоциональным голосом.

— Да, — продолжает она. По крайней мере, теперь она звучит несколько бодрее и как будто внимательно слушает меня. — Манчини пригласили твоего отца и меня провести Новый год на их вилле. Ты помнишь Манчини, да? У них есть дочь Лили и сын, который немного младше Кэма.

— Да, конечно, — сухо отвечаю я. Я понятия не имею, кто такие Манчини, и мне совершенно все равно, что у них есть дети, ровесники моего брата и сестры. Но лучше просто сказать, что я помню, чем выслушивать двадцатиминутную тираду мамы о том, кто они такие и почему мы должны поклоняться им. — Но какое это имеет отношение ко мне и моим школьным каникулам?

— Дело в том, что мы не будем дома на Новый год и в последнюю неделю твоих каникул. Мы уже договорились со школой твоего брата и сестры, чтобы они могли вернуться раньше, и только что получили известие от администрации твоей школы, что ты тоже можешь вернуться в Сильверкрест в то же время.

— Почему я должен возвращаться в школу раньше, потому что вы едете в Италию? Я взрослый человек. Я могу остаться дома один на каникулах.

— Да, конечно, ты взрослый, — быстро отвечает она. — Но помнишь, как мы говорили о ремонте части первого этажа?

— Да, — медленно говорю я.

— Мы все подготовили, чтобы ремонт прошел, пока нас не будет, поэтому оставаться дома не вариант.

— Мне все равно, что там будут рабочие, — говорю я ей. — Особенно если они будут работать только на первом этаже. Они не будут мне мешать, а я просто не буду им мешать.

— Это небезопасно, — твердо говорит она. — Вокруг будет слишком много людей, слишком много возможностей для того, чтобы что-то произошло. Я хочу, чтобы ты, твой брат и сестра были в безопасности в школе, пока мы будем за границей.

— Но…

— Прости, — говорит она, смягчая тон. — Но после того, что произошло, мы не можем не быть слишком осторожными. Ты понимаешь, да?

Я понимаю ее, и знаю, что она делает это не для того, чтобы быть стервой или испортить мне жизнь или что-то в этом роде, но это не значит, что я согласен с ней или с ее чрезмерной опекой.

Но спорить с мамой бессмысленно. Она самый упрямый человек, которого я знаю, и когда она что-то решила, то только божественное вмешательство может заставить ее изменить свое мнение.

— Да, — говорю я, с трудом контролируя свой тон. — Я понимаю.

— Я знала, что ты поймешь, — говорит она весело. — Ты всегда был самым спокойным из детей. Клянусь, я бы никогда не завела троих, если бы мне приходилось беспокоиться о тебе так же, как о твоем брате и сестре, — добавляет она с усмешкой.

Я вынужденно смеюсь. Она говорит мне подобные вещи уже много лет, но до сих пор не понимает, что это не комплимент, как ей кажется.

Быть тихим ребенком означает, что я не попадал в неприятности, как мои более своенравные и хаотичные брат и сестра. Но это также означает, что большую часть своей жизни я был игнорирован, потому что я был хорошо воспитанным ребенком, о котором им никогда не приходилось беспокоиться.

Пока им не пришлось беспокоиться, а теперь они только этим и занимаются.

— Мне пора, — говорит она, снова звуча рассеянно. — Поговорим позже.