Книга Соленый ветер Ле Баркарес, страница 53 – Мила Дуглас

Ее глаза в полумраке светились тогда своей, внутренней надеждой – хрупкой и упрямой. Она мечтала о своем тихом «море» – о пространстве, где можно дышать полной грудью, где любовь не требует героических усилий для простой жизни.

– Мама его обожала, этот фильм, – прошептала я.

Этьен, лежавший рядом, осторожно обнял за плечи. Манки храпел у ног теплым комком.

– Мечтала о море. О такой… тихой, настоящей любви. Как у них. И как… – Не смогла договорить. Он понял. Притянул ближе, губы коснулись виска.

– Светлая была, твоя мама, – тихо сказал он. Голос – теплое одеяло для грусти-радости. – И права. Море… лечит. И любовь… она бывает такой. Просто быть рядом. Молча держать за руку.

Его рука легла поверх моей.

Финальные титры, знакомая мелодия. Не грусть. Завершенность. Круг.

Мамина мечта – здесь. В шуме прибоя за окном. В тепле его руки на моей. В довольном храпе Манки. В планах на верфь и классических лодках. В тех пяти метрах свободы в соленой воде, которые я смогла проплыть. В его шутках про мастерскую… и в моем ответе. В том, что мы там делали. В этом доме у моря, где страхи растворяются, а любовь… просто есть.

Этьен выключил телевизор. Лунный свет лился в комнату. Он лег первым. Я – рядом. Пространство между нами – тепло, тишина, доверие. Манки как всегда запрыгнул в ноги, развернулся три раза, фыркнул и рухнул поперек, тяжелый бок на наших ногах.

Посмотрели на пса. Потом друг на друга. И снова засмеялись. Тихий, тёплый смех. Смех тех, кто нашел свою гавань. Кто может просто быть вместе. Дышать соленым воздухом маминой мечты. Слушать храп питомца и вечный шепот моря. И чувствовать, как его мизинец находит мой под одеялом, смыкаясь в немом, абсолютном «Спокойной ночи, маленькая Аннет».

Последние движению кистью. Не белила, не кобальт, а капля прозрачного лака, закрепляющего свет, застывший в улыбке на холсте. Я отложила кисть, чувствуя, как дрожь – не от страха, а от окончания, от принятия чего-то огромного – проходит по рукам до сердца.

Передо мной она. Мама. Не призрак боли, не тень болезни, а жизнь. Солнечные блики играют в ее каштановых волосах, ветер треплет легкое платье, а в глазах – тот самый смех, что звучал во сне, чистый и беззаботный, как в тот вечер, когда мы смотрели «Всё из-за Пита Тонга» и она мечтала о море, об исцеляющей любви. Рядом с ней, чуть впереди, будто рвется к воде, – мальчик…

Люк. Его фигурка не детализирована до мелочей, лишь силуэт, наполненный движением, любопытством. И море. Не плоская голубая гладь, а глубина. Бесконечная, мощная, но не враждебная. Переливы от лазури у горизонта до изумрудной зелени у лодок, как в тот день, когда я проплыла свои первые пять метров – пять метров, ставшие началом пути обратно к свету. Море отражает небо, дышит. Стихия, принятая, уважаемая мной. Страх? Нет. Просто… глубина. Как и жизнь. Как и любовь. Как и горе. Как путь, который мы прошли с Этьеном.

Рядом, на старой скамье под виноградной лозой, склонился Этьен. Не над чертежами новых яхт для инвесторов (хотя планы по восстановлению верфей уже обретали реальные очертания), а над куском полированного дуба. Рама его деда. Старая, потертая временем, с почти стершимся резным узором по углам – символ наследия, которое он сам восстанавливал по крупицам, как и свою способность любить. Он бережно, с сосредоточенностью ювелира, шлифовал ее наждачной бумагой, снимая вековую патину, подгоняя пазы под размеры моего моря, моей памяти. Шум его работы – скрип бумаги, легкий стук стамески – сливался с вечным грохотом прибоя внизу. Наш саундтрек. Гимн постоянству, терпению и памяти, который привел нас сюда.