Книга Лед и пепел, страница 19 – Мила Дуглас

– Он… – хрип вырвался против воли. Голос был чужим. – Мой отец… был среди них? Среди тех, кто…?

Линара резко вдохнула. Все краски сбежали с ее лица, оставив мертвенную бледность. Глаза расширились от ужаса и внезапного, леденящего понимания. Она не произнесла ни слова. Ее взгляд – чистый, немой ужас – был красноречивее любых подтверждений.

Тэсса вскрикнула – коротко, глухо, как под ударом ножа в живот. Мир опрокинулся. Камень двора ушел из-под ног. Она рухнула на колени, судорожно вцепившись руками в живот. Боль была невыносимой, разрывающей – будто когтистые руки вырвали из нее что-то живое, оставив лишь зияющую, окровавленную пустоту. Те же руки, что когда-то держали факел у детской кроватки в Башне Луны.

– Он убил их… – хриплый шепот вырвался сквозь спазм, вонзился в холодный камень под ней. Слезы жгли кожу, как расплавленный свинец. – Мой отец… убил его мать.

Ветер выл в башнях, подхватывая этот шепот, унося его в холодное небо – эхом крика, застрявшего в этих камнях пятнадцать лет назад.

Холод кабинета короля Александра Греймарка въедался в кости глубже, чем зимний ветер. Каменные стены, пропитанные дымом старых пожаров, стрельчатые окна, впускающие лишь унылый свет хмурого неба, массивный стол, заваленный картами и письмами с кровавыми пометками – все здесь дышало ледяной мощью и памятью пепла. Сам король стоял у окна, темный силуэт на фоне свинцовых туч. Молодой, но будто изрубленный годами скорби, лицо, отмеченное морщинами у глаз и жесткой линией губ. Во взгляде, устремленном вдаль, вечно плясали отблески того самого огня. Тяжелая, лишенная блеска корона лежала на столе рядом с… маленьким, обугленным осколком резного дерева. Розы угадывались в обгорелом узоре.

Стук в дверь, гулкий, как удар по гробу. Стражи втолкнули Тэссию. Она качнулась, цепляясь за дверной косяк, но выпрямилась, гордо вскинув подбородок, несмотря на мертвенную бледность и тень под глазами от бессонной ночи. Ее глаза, цвета первой листвы Вечнолесья, метнулись к королю, полные животного страха и упрямства, что горело глубже.

– Вечнолесье, – голос Александра был низким, ровным, как заточка кинжала о камень. Он не оборачивался. Запах старого дыма, вечный спутник этого кабинета, стал гуще.

– Да, Ваше Величество, – ответила Тэссия. Голос дрожал, но звучал четко, отчеканивая каждое слово.

Он медленно повернулся. Взгляд, ледяной и всевидящий, скользнул по ней – от дрожащих рук, спрятанных в складках платья, до слишком прямых плеч. Подошел к столу. Пальцы, длинные и сильные, с белыми от напряжения костяшками, сжали обугленную щепку. Дерево хрустнуло под давлением.

– Знаешь? – спросил он, и в ровном голосе вдруг появилась трещина. – Осколок рамы. Портрета моей сестры. Алианы.

Тень скользнула по его лицу – теплая, страшно далекая, как мираж в пустыне.

– Малютка. Обожала мамины розы. Белые… алые… – Он замолчал, глядя сквозь Тэссию, в прошлое. – Каждое утро. Зимний сад. Они с матерью… смеялись. Звук ее смеха… как колокольчик. Это был их мир. Их тихий ритуал.

Тень погасла, смытая внезапным приливом адского пламени. Он швырнул щепку на стол с таким треском, что Тэссия вздрогнула.

– Их больше нет! Алианы! Матери! – Голос сорвался, наполняясь хриплой, животной яростью. – Вечнолесье! Подкрались ночью! С факелами! Сожгли всё! Всё, что было мне дорого! Единственных, кому я мог… доверить… – Он резко отвернулся к окну, сжимая кулаки так, что сухожилия выступили, как канаты. Спина его была напряжена, как тетива лука. С их гибелью в нем умерло все тепло. Остался только пепел, тяжелый и едкий, как гарь на языке. И лед, сковывающий изнутри. Чувства – роскошь для живого мертвеца.