Книга Дилемма Золушки, страница 99 – Елена Логунова

Я сидела на антикварном мягком стуле за антикварным обеденным столом, в окружении множества других антикварных предметов мебели, испытывая легкое головокружение.

Свет из высоких окон, обрамленных плотными шторами, играл на гранях и плавных обводах бесчисленных ваз и кубков, отбрасывающих такое множество разноцветных огней, что просторная комната казалась украшенной новогодними гирляндами. Полированное дерево отблески щедро умножало, люстра на потолке только и ждала, когда до ее хрустальных висюлек дотянется луч-другой, чтобы включиться в феерию света.

Коллекционер Барабасов запросто мог экономить на новогодней иллюминации.

Ирка и тетушка сидели справа и слева от меня – взоры затуманенные, но ушки топориками: все прислушивались к происходящему в соседнем помещении. Там только что истерически взвизгнул, отключаясь, электрический чайник и стали лучше слышны растроганные голоса, наперебой тарахтящие: «Ты помнишь?», «А ты помнишь?». Марфинька и Ляля готовили чай и делились воспоминаниями.

– Даже я не знала, что Ляля была сестрой Бори. Слышала в юности об этой драме, но не знала, что она случилась в семье Барабасовых, – досадливо пожаловалась тетушка – почему-то не мне или Ирке, а бело-розовой стеклянной вазе, поразительно похожей на застывший ядерный гриб.

Та стояла на буфете, опасно нависая над краем частью своего зонта, украшенного стеклянными же шариками, очень похожими на вытаращенные глаза. Они будто пялились на мир вообще и на нас в частности в непреходящем немом изумлении.

Боюсь, в данный момент мы с вазой имели прямо-таки портретное сходство. У Ирки, во всяком случае, очи были в точности как у персонажа аниме – вертикальными огурцами.

– А Марфинька? Она, что же, утаила от нас эту важную информацию? – спросила подруга, тоже почему-то обращаясь к глазастой вазе.

– Думаю, просто забыла. – Тетушка привычно защитила подругу. – Сколько им было, когда Ляля пропала? Шестнадцать-семнадцать. С той поры прошло семьдесят лет! И учтите, что вспоминать о подлой Ляле было не принято, старик Барабасов ее чуть ли не проклял, обвиняя в скоропостижной смерти матери. Та умерла вскоре после того, как непутевая дочь сбежала из дома.

– Ляля не виновата, у ее мамы было слабое сердце, это у них наследственное. – Мы не заметили, как в комнату вошла Марфинька с серебряным подносом, уставленным посудой.

Я поднялась, чтобы помочь ей расставить чашки с блюдцами. Пока мы занимались сервировкой, пришла сама Ляля, принесла на другом подносе, жостовском расписном, розетки с вареньем и вазочки с печеньем и конфетами.

– Удивительно, что ты меня вспомнила, – сказала она Марфиньке. – Я была уверена, что ты меня не узнала. Прошу вас, угощайтесь.

– На фуршете? Тогда не узнала, – подтвердила Марфинька, присматриваясь к незнакомым конфетам в обертках с иероглифами. – Прошло столько лет, да и в юности ты была светлой блондинкой…

– Теперь у меня белоснежные седины, которые очень легко покрасить в какой угодно цвет. – Ляля, для новых знакомых – Ольга Ивановна, коснулась своих черных волос.

– На фуршете я только отметила, что мне кажется знакомым твое лицо, но не придала этому значения, – призналась Марфинька и развернула конфетку. Осторожно попробовала, кивнула: – Вкусно! Я узнала тебя позже, когда случайно встретила в городе. Ты стояла и слушала уличных музыкантов на Невском и Большой Конюшенной, было такое?