Книга Пани Зофья. У вас след от решетки, страница 109 – Яцек Галиньский

Мы вошли в камеру. Я с опущенной головой. Мне нечего было взять с собой, кроме выданного в тюрьме. Казенное одеяло, тарелка.

Все потеряли дар речи, когда Надзирательница рассказала о полученном известии.

– Вы только посмотрите, – вмешалась Мариолька. – Такая тише воды ниже травы, а знала, под кого лечь!

Дальше все пошло еще быстрее, чем в день моего прибытия. Надзирательница вытащила меня из камеры, не дав договорить.

Увидев, что Пулька раскладывает свои вещи на нижней шконке, я обратилась к ней:

– Запомни одну вещь. Как только услышишь ночью скрип пружин над собой, немедленно буди всех или звони Надзирательнице.

– Что за идиотские, блин, правила! – ответила она. – Я найду тебя и убью снова!

Мне не удалось ни с кем попрощаться, но я втайне надеялась, что когда-нибудь, возможно, сюда еще вернусь и мы все снова встретимся.

Я почти не заметила, как мы прошли по коридору, через решетки, по внутреннему двору, мимо административного здания. Для меня все это было слишком быстро. Давно я не чувствовала себя такой отвергнутой. Они вышвырнули меня на улицу. И с наглой искренней улыбкой сказали, что надеются больше меня не увидеть!

За воротами толпились люди, но они меня совершенно не интересовали. Они были словно из другого мира. Я повернулась и еще раз окинула взглядом тюрьму.

Я провела там много времени вместе с заключенными. Может быть, не совсем вместе, скорее бок о бок, но все же. Это что-то значило. Даже если мы этого друг другу не показывали. У меня что-то отняли. Так нельзя. Короткое рукопожатие – и человек исчезает из твоей жизни. А я помню, как мы сидели рядом и смеялись, строили совместные планы, что это продлится вечность. Самые счастливые воспоминания. Четверо отверженных и время, полное оптимизма, чувства солидарности и созидания чего-то вместе. Я с болью осознала, что именно я все испортила. А ведь так могло быть и дальше. Улыбки и счастье на их лицах. Я ни разу не назвала их подругами.

Это было хорошее время. Очень хорошее.

Я посмотрела на небо. Оно было таким же, как раньше, как всегда. Ветер обдувал мое лицо, солнце давало мне энергию. Я могла идти вперед. Мир принадлежал мне, а я принадлежала миру. У меня не было ничего, и в то же время у меня было все.

Сколько всего должно было произойти, чтобы я поняла это?

Сраная свобода! И что теперь с ней делать?

Свобода определяет человека, но также ко мне вернулось то, что определяло меня, – тележка!

Кто-то, несомненно, с ней повозился. Колесо, когда-то отломанное, держалось как новое. Удивительные, несегодняшние люди. Жаль, что в очередной раз не удалось починить мое бедро!

Первым ко мне подлетел сын, хотя никогда не отличался быстротой. Но сейчас он обогнал ораву бегущих мне навстречу незнакомцев. Он обхватил меня и, хотя мне как-то удалось выжить, видимо, решил задушить.

– Мамочка, мы сражались за тебя каждый день! – Он так расчувствовался, что чуть не разрыдался. – Дело приняло политический характер. Сейчас я познакомлю тебя с человеком, который очень помог. Довел дело до Страсбурга.

– Ты в порядке? Все хорошо? – спросил Хенрик, подбежавший ко мне вторым.

Появляется раз в двадцать лет, в последнее время чуть чаще, и никогда не может сказать хоть что-то умное.

– Как ты до этого додумалась? С этими трусами? – продолжал он. – Невероятно мощная метафора. Люди были потрясены. Что можно потерять большее, нежели свободу. Крик отчаяния женщин. Гениально.