Книга Пани Зофья. У вас колесо отвалилось, страница 62 – Яцек Галиньский

– Не помыла, потому что спешу. – Я отдала Голуму противень из-под творожника. – Понимаете?

– Вкусно?

Я посмотрела на него.

– Пагубно сказывается на фигуре. – Я поправила на себе одежду. – Не будем сейчас это обсуждать.

– Конечно. Я очень рад, что вы зашли.

Он поклонился и направился вглубь квартиры, заканчивая наше свидание.

– Знаете… – начала я, придерживая дверь. – Сейчас я тороплюсь, у меня важное дело, но когда вернусь домой… Только вы себе бог знает что не воображайте. Когда я вернусь, можете пригласить меня на чай, – выпалила я.

Голум широко раскрыл глаза и чуть не поперхнулся.

– Ну что? – спросила я. – Не хотите?

– Ну что вы! Я буду очень рад. – И он стал переминаться с ноги на ногу, словно малыш при виде Санта-Клауса.

– Ну хорошо, хорошо, мне пора бежать. До свидания.

Голум поклонился, а я пошла ловить лифт.

– Минутку! – крикнула я, пока он не закрыл дверь.

Голум высунул голову.

– Как вас зовут на самом деле?

– Стефан. Зовите меня Стефек.

– Пока пусть будет Стефан. И не забалтывайте меня. До свидания.

– Буду очень рад.

Я вошла в кабину лифта и спустилась вниз. На меня нашла ностальгия. Я разглядывала наш старый лифт, который кое-кто звал старинным. Было время, когда молодые люди приезжали его фотографировать. Говорили, что он красивый. Теперь он и мне таким казался. Скрипучий, медлительный и в то же время величественный. Полный достоинств, которых напрасно было бы искать в современности. Если бы нам пришлось заменить его на китайский, пластиковый, то я не сторонница такого ремонта. Хотя если верить Голуму, то есть Стефану, нас бы и спрашивать не стали. В лучшем случае мы смогли бы как-нибудь приехать на автобусе и посмотреть на наш дом, в котором разместились бы адвокатские бюро, рестораны и банки для элегантных людей. Не знаю, что стало бы с нами. Некоторые наверняка не пережили бы переезда. Люди иногда умирают во время сильной грозы, что уж говорить, если их станут вышвыривать из дома. Из дома, в котором они родились, взрослели, справляли свадьбы, растили детей. Я подумала, что мир медленно, но верно перестает быть местом для меня. Столько всего изменилось. Изменились вещи более значимые, чем мне казалось. Я начала осознавать, что не справляюсь с переменами. Не понимаю, упускаю из виду, не верю в то, что потом оказывается правдой. В какой-то момент – наверное, он ускользнул от моего внимания – я перестала быть полноправным участником жизни и стала помехой, проблемой, врагом.

На площади Завиши я села в трамвай номер один, который шел в сторону Жолибожа. Под мерное постукиванье трамвая я задумалась, что сказал бы Хенрик, узнай он, что я приняла приглашение Голума, то есть Стефана. Поводов для ревности у него, пожалуй, не было бы. Беседа за чашкой чая. Может, эпизод сериала. Мы знали друг друга. «Любили» – сильно сказано, но общались. Нам было о чем поговорить. Голум, то есть Стефан, любил путешествовать. Он изучал географию в лицее имени Стефана Жеромского. У нас на Плятыновой. Хенрик жил только морем, его больше ничего не интересовало. Откуда я могла знать, что он окажется в Варшаве? Тогда выбрать место, где хочется жить и работать, было не так просто. А в случае военных – по большей части невозможно. Каждый отпуск мы проводили в Труймясте^[14]. Отпуска выходили невеселыми. Лучше уж было покончить со всем раз и навсегда, чем дважды в год видеть то, чего его лишили. Каждый раз, возвращаясь домой, Хенрик расставался с мечтой. И каждый раз переживал, как в первый. Не знаю, глупость ли мешала мне угадать будущее, или я просто предпочитала делать вид, что ничего не понимаю. Когда я видела мужа в последний раз – я, конечно, тогда еще не знала, что это последний раз, – Хенрик справедливо заметил, что Варшава – мой город. Не его. После мужа мне всего и осталось что несколько вещей, в том числе документы, которые у меня так подло украли.