Книга Дворцовый переполох, страница 2 – Риз Боуэн

Однако брак моих родителей оказался недолговечным. Даже менее жизнелюбивые и непоседливые леди, чем моя матушка, долго не выдерживали в замке Раннох. Да и кто выдержал бы! Заунывный вой ветра в высоченных каминных трубах, шотландская клеточка обоев в уборных — все это навевает беспросветную тоску, а то и вовсе сводит с ума. Удивительно, что мама вообще сколько-то вытерпела в замке. Подозреваю, что ей попросту нравилось быть герцогиней. И лишь осознав, что быть герцогиней означает по полгода прозябать в Шотландии, мама решилась на бунт. В первый раз это был аргентинский игрок в поло. Мне тогда было два года. Конечно, одним разом дело не ограничилось. Потом был француз-гонщик, трагически погибший в Монте-Карло, потом американский кинопродюсер, потом какой-то путешественник, а совсем недавно — немецкий, насколько я поняла, промышленник. С мамой я вижусь время от времени, когда она кометой проносится через Лондон по пути в другие края. Каждый раз слой косметики на ее лице становится все толще, шляпки все экстравагантнее и дороже, а сама она все отчаяннее цепляется за былую молодость и красоту, некогда сводившую мужчин с ума. При встрече мы чмокаем друг дружку в щечку, щебечем о погоде, нарядах и о том, когда я наконец выйду замуж. Больше похоже на чаепитие с чужим человеком.

К счастью, у меня была добрая нянюшка, потому в замке Раннох мне жилось хотя и одиноко, но не до ужаса тоскливо… Время от времени, когда маменька находила себе более-менее приличного мужа в какой-нибудь стране со здоровым климатом, меня отсылали к ней. Но все-таки моя мать не создана для материнства и к тому же на одном месте не засиживалась, поэтому замок Раннох стал для меня надежной гаванью, крепким тылом, пусть сумрачным и неуютным. Моего сводного брата по имени Хэмиш (более известного как Бинки) в нежном возрасте отослали в школу-интернат, где в обычае были холодный душ и пробежки ни свет ни заря — меры, совершенно необходимые для будущих лидеров нации. Вот и получилось, что брата я тоже едва знала. Как и отца, если уж на то пошло. После того, как мамин бунт стал достоянием общественности, отец отправился лечить разбитое сердце в Европу и колесил с одного курорта на другой, с вод на воды, от казино к казино, из Монте-Карло в Ниццу, пока в 1929 году не приключился печально известный обвал на бирже. Узнав, что он потерял остатки своего состояния, отец вернулся в Раннох, ушел далеко на болота и застрелился из охотничьего ружья, чем удивил всех, потому что стрелком он был никудышным.

Помню, как, получив известие о смерти отца, я изо всех сил старалась ощутить скорбь, но ничего не выходило. Я едва помнила его лицо. Я затосковала от мысли, что у меня не было и теперь уже не будет отца, который мог бы в трудную минуту стать моим советчиком и защитником. Страшно и тревожно было в девятнадцать лет оказаться предоставленной самой себе.

Бинки стал третьим герцогом, женился на скучной молодой особе с безупречной родословной и унаследовал замок Раннох. Меня тем временем отправили в швейцарский пансион, где я отлично проводила время в компании веселых подружек из числа сливок общества. Мы выучились бойко болтать по-французски, а больше почти ничему, разве что устраивать званые обеды, играть на фортепьяно и всегда держать спину прямо. В порядке дополнительных занятий спортом мы бегали курить за сторожку садовника и лазали через каменную ограду на свидания с лыжными инструкторами в местной закусочной.