Книга Мой парень — французский шпион, страница 59 – Вера Арнгольд

— Что такое «положил на все»? И при чем тут хвостик? — перемазанный в соусе и муке Эжен растерянно смотрел на меня.

— Непереводимая игра слов, — заметила я. И задумалась.

С Наполеоном (не тортом) я познакомилась в детстве. Хотя торт «Наполеон» моя бабуля пекла просто на десять с плюсом, полночи выстаивая у плиты, карауля эти тоненькие многочисленные коржи, которые потом слипались в масляном креме. Так вот, баба пекла торт «Наполеон», а я в это время разглядывала взрослые картинки.

Будучи предоставлена сама себе с раннего детства, увлекаясь чтением и живописью, я часто листала художественные альбомы. «Бонапарт на Аркольском мосту» Антуана Жана Гро поразил мое девичье сердце сразу. Мужественный красавец с правильными чертами лица, светло-русыми волосами, модной стрижкой, как у хиппи, в военном, расшитом золотом кафтане, со знаменем и саблей. Это же мамочки мои. Но даже тогда, в детстве, я уже знала, что художники часто льстили натуре, особенно императорской. Откуда потом брались все толстенькие и лысенькие, с животиком и круглыми, как бусины, глазами в трех подбородках? Ну?

В детстве же я часто разглядывала картину нашего русского художника Ивана Айвазовского «Наполеон на острове Святой Елены». Очень глубокого значения картина. Там изображена стихия — штурмующее море, скалы. Живописец ясно показывает, что Бог смиряет человека. Человек слишком мал перед стихией. Французский император стоит наверху. Он почти точка. Но гордая и несогласная со своим заточением. Он стоит на самом краю скалы, ветер развевает полы его мундира. Он очень одинок. Вот и думаешь: смирился ли гордый человек, надоела ли ему жизнь, тянущаяся бесконечно в одиночестве, или, наоборот, он так и остался несломленным, непокоренным, не осознавшим ничего, словно Демон на картине Врубеля.

— Знаешь, — я повернулась с бокалом к Эжену, — мне даже было жаль его. Я вот все думала, каково ему было на острове? Там его донимал этот мерзкий губернатор Гудсон Лоу. Замучил полководца бытовыми склоками, придирками. Наполеон его, помнишь, назвал кретином? Но ведь заточение, да еще в компании со злобным Лоу, — настоящее мучение, Наполеон сокращал себе жизнь.

— Ого! — только и ответил Эжен, он облизывал ложку, которой помешивал в кастрюльке.

— История с нашествием Наполеона на страны Европы и потом Россию, а затем заточение его на безлюдном острове — в огромном смысле это борьба самой смерти с жизнью, борьба света и тьмы, добра и зла.

— При чем тут смерть? — спросил Эжен и пожал плечами. — Это обычный уход.

— Смерть у русских гораздо более глобальное понятие, — возразила я. — Это не просто «сыграл в ящик», к смерти у русских готовятся, понял? «Перед Богом предстать» — вот это по-русски. Это великое состояние, как и рождение, это таинство. Куча поговорок: «смерть на миру красна», «помирать, так с музыкой». Хотя с какими мыслями умирал Наполеон, кто его знает. Может, думал: «смерть не разбирает чина», «двум смертям не бывать, а одной не миновать», «горбатого могила исправит», ну и в таком духе.

Эжен растерянно смотрел на меня. Он, конечно, не въехал в смысл поговорок, потому что в переводе на английский это была тарабарщина.

— Какой еще горб? Последние слова умирающего были «авангард армии»! — сказал он.

— Да кто его знает, — отмахнулась я от этой документальщины как от назойливой мухи.