Книга Мой парень — французский шпион, страница 72 – Вера Арнгольд

— Ты меня бросить хотела? Уехать со своими русскими, с теми, с кем говорила? Я понял, что они из твоего региона и ты грустишь.

Я вначале хотела отказаться, мол, что ты. И вдруг поймала себя на мысли, что да, да, хотела. И уехала бы, если бы ты так больно и крепко не держал меня за руку.

Но я начала говорить нечто другое.

— То, что сегодня произошло, на самом деле — геометрия ветвей, геометрия жизни, души. Взаимодействие с другими людьми, пересечение чьих-то судеб, тропинок жизненных. Жизнь — ковер, где все нити сплетены, и нам неведомо, с кем завтра сведет нас Бог. Мы просто тянем свои ветви в пространство…

— Представляешь, на самом деле никто ничего не знает, — продолжала я воодушевленно. — Правильно ли он живет, хорошее ли он придумал стихотворение, замечательную ли картину написал или так себе. Понимает ли кто-нибудь его, понимает ли он сам что-нибудь — например, в любви? Неважно, сколько лет, возраст ни при чем. Если ты смеешь утверждать, что все знаешь, ты и есть первый дурак.

Потому что, если бы человек знал все, как надо, он был бы не человеком, а роботом, он был бы механизмом. Бог дал человеку вечное право сомневаться, а потому жить, находясь в вечном поиске. Иначе человеку было бы изначально все скучно. Помнишь, Фауста? «Мне скучно, бес!» Скука — это гордыня, скука — это равнодушие, скука — это смерть. Да здравствует счастливое неведение, радость вечного постижения истины.

Эжен сидел, открыв рот. Понял он меня или нет, мне было неважно, важнее было выговориться. Вот так, в пространство. В никуда.

— Я смогу прожить без хлеба, — печально сказала я, — но без своего родного русского языка не смогу. Умру.

Чтобы меня утешить или чтобы увезти подальше от этих бузулукских русских, чтобы я не горевала, чтобы не думала о возвращении, Эжен решил отвезти меня в горы. Мы карабкались с ним по таким высотам, что я уже изнемогала, тогда Эжен толкал меня в спину и говорил: «Вперед, сильная русская женщина. Ты сможешь!»

Мне, как равнинному человеку, горы на самом деле очень нравятся. Горы не замыкают. Они замыкают, когда оказываешься внутри, в пещере. Но когда ты взошел на вершину и увидел сверху, с высоты полета птицы все вокруг, то хочется кричать, лететь, прыгнуть в эту синеву, на этот белый ветер сесть верхом, как на белого змея, и понестись-понестись. Горы меня восхищают тем, что там всегда живет ветер, много ветров. А ветер равнинному человеку — друг, брат, короче, родной.

Во Франции много гор. Там Альпы. Они громадные, так мне показалось, они подпирают небо своими верхушками, одевшись в серебро камня или ощетинившись зеленым лесом. Иногда тучи оседают на этих верхушках, и внутри становится сыро, непонятно и загадочно. Словно кто-то огромный надышал паром, своим мокрым дыханием, а потом сбежал.

Почти на каждой скале во Франции высятся шато, кастлы, то есть замки, различные монастыри. Ну, монастыри — это мне понятно, подальше от глаз людских, в тишине с Богом говорить. А вот как эти замки строились? Тоже вроде понятно, чтобы никто их не взял, не победил. Но каково жить в Средневековье на вершине, продуваемой ветрами, смотреть на мир через узкие окошки бойниц, существовать в холоде, подчас, может, и в голоде, а сколько еды нужно втащить на гору? Без машин, на осликах. И много чего еще. Человеку всегда много надо — и еды, и воды, и одежды, и дров.