Книга Смерть и креативный директор, страница 78 – Рина Осинкина

Или вот другая картинка: воскресным утром он входит в супружескую спальню и вылавливает из-под одеяла Олеськину пятку, и тихонько щекочет. Пятка вздрагивает и прячется обратно, жена сонно ворчит. Он говорит, смеясь: «Пора вставать, лентяйка, завтрак на столе». «А что на завтрак?» – спрашивает она, не разжимая век. «Жареные лягушки, твои любимые, – привычно острит он. – Настя сходила на зорьке к пруду и сачком наловила. Я приготовил их во фритюре».

Или как они с Настей рисуют маме открытку ко дню рождения. Настя, конечно, называет Олесю мамой.

Или как Олеся с дочкой лепят из пластилина домик, гараж рядом с домиком, машинку рядом с гаражом, чтобы, расставив на картонке в окружении пластилиновых деревьев и кустов, подарить макет на день рождения папе.

Все мирно, покойно, тепленько, ласково. Никаких тебе жарких сцен. Ни безоглядно-лихого марафона по ночным барам, ни до изнеможения марафона постельного с последующим церемониальным распитием игристого полусухого, ни с сигареткой лицезрения эротических па под нервные звуки музыки «Найтвиш» раздетой до кружевного белья супруги.

«Старею, должно быть», – поставил себе диагноз Коновалов, но вместо того, чтобы картинки семейной идиллии отогнать и забыть, продолжил ими любоваться, с каждым сеансом усложняя сюжеты, поскольку счел это занятие ума совершенно для себя безопасным.

И отчего он такой дурень?

Макс настолько вжился в несуществующую реальность, что, когда Настя сказала: «Женись на тете Лесе, пап», он даже не вздрогнул, и тем более – не удивился.

И отчего он решил, что соседка о нем тоже мечтает? Оттого, что смотрит на него с несмелой радостью? Так она, может, на весь мир так смотрит, не на Коновалова одного.

«Думаешь, стоит?» – спросил он дочь, стараясь, чтобы голос звучал серьезно, хотя сам он хотел смеяться, но не потому что смешно, а потому что радостно.

«Стоит, – уверенно мотнула головой Настя. – Она классная».

И Макс пошел делать соседке предложение. Любая незамужняя мечтает выйти замуж, а значит именно об этом ему и следует заявить с первых же минут разговора, совершенно беспроигрышный ход. Что же касается всяких там сердечных излияний, то про любовь-морковь каждый второй, если не первый, может заливать, а вот в жены позовет далеко не каждый. Олеся должна это оценить, и оценит непременно.

К тому же Коновалов и не смог бы произнести никаких высоких слов, и категорически не желал, чтобы они вырвались наружу. Ни одной из своих «нимф» он не признавался в любви, избегая брать на себя какие-либо серьезные обязательства – это во-первых. И, во-вторых, не озвучивал своих чувств из вредности, будучи убежденным, что каждая барышня страстно желает это услышать, а вот нате вам, выкусите. Понойте, поклянчите, помучайтесь неведением. Даже бывшей жене их не говорил, обойдясь незамысловатым: «Ты мне дьявольски нравишься, Алка».

И самое главное: он не был уверен, что Олесю именно любит – опыт его интрижек таковой диагноз не подтверждал. Как-то иначе он относился к ней, с чувством другой окраски – хотя, безусловно, теплым. И сильным, как выяснилось вскоре.

Тем не менее букет белых хризантем купил – благо, цветочный рядом, а костюм уговорила его одеть Настя, сам бы он направился в джинсах.

Не помог ни букет, ни костюм. Олеся высмеяла его, причем выбрала для этой цели настолько изуверский прием, что у Коновалова не осталось ни малейших сомнений: он для нее – клоун. С клоунами разговоров о замужестве не ведут.