Книга Пиковый туз, страница 68 – Стасс Бабицкий

Свет в зале понемногу угасал. Не по волшебству, нет. Двое служителей высунулись по пояс из окошек в потолке и длинными палками с жестяными колпачками на концах сбивали пламя с фитилей. Уже прозвенел второй звонок из оркестровой ямы, вместо давешней какофонии плохо настроенных инструментов, сочился густой и приятный звук.

Сыщик не обращал внимания на возню с колоссальной люстрой. Он изучал ложи бенуара и бельэтажа, выискивая знакомые лица. Дворяне, в отличие от разношерстных обитателей партера, были одеты в черное. Дамы, видимо для контраста, в белое. Среди этой изысканной строгости мелькнет временами нежно-розовое или бледно-голубое пятнышко, но такую вольность позволяли себе лишь юные девочки, еще нескладные и наивные.

Три раза прозвенел колокольчик. Зал встретил аплодисментами дирижера – тот вышел, поклонился, но начинать не спешил.

– Глянь-ка, застыл, – пробасили в толпе на галерке. – Чего ждет?

– Не чего, а кого! – заявил мужчина средних лет с унылыми волосами и в мышастом пиджачке. – Великого князя Михаила Николаевича^[85].

Сказано это было тоном, не терпящим возражений.

– Он же, вроде, наместник на Кавказе, – раздался голос, захлестнутый сомнениями. – С чего бы ему приезжать.

– Прежде он никогда не пропускал открытия сезона в Большом театре! – настаивал осведомленный. – И в этом году приедет.

Знатока подняли на смех и стали зашикивать, однако серый оказался прав: через три минуты Его Высочество появился под руку со своей супругой Ольгой Федоровной, урожденной принцессой Баденской. Следом, обмахиваясь веером, семенила их старшая дочь, Анастасия. Как только все расселись, в императорской ложе вздрогнула занавеска и по этому знаку грянула музыка.

Баронессы не видно. Обманул мажордом-коротышка?! Или, что весьма вероятно, она прибудет позднее. Многих благородных дам происходящее на сцене не привлекает, им важнее сверкнуть драгоценностями и обменяться сплетнями. Придется ждать антракта.

Сыщик облокотился на перила. Увертюра закончилась, из кулис выпорхнула балерина. Именно выпорхнула – за спиной трепетали крылья из прозрачного маркизета. Она перелетала с цветка на цветок, кружась и изгибаясь, подобно мотыльку или бабочке. Замирала на мгновение у края сцены, и снова ввинчивалась в музыкальный ритм, услаждая публику затейливыми арабесками и тур-шене.

– Эта Вазем… Холодна, аж до озноба! – пробурчал над ухом тот самый мышастый господин. Заслужив авторитет галерки, он уже без малейшего стеснения заговаривал с незнакомцами. – Танцует виртуозно, но поглядите на ее лицо. Где страсть? Где чувства? Она равнодушнее статуи. Вот, взгляните поближе, убедитесь, что я прав!

Мармеладов отказался, но другие зрители по соседству, с радостью откликнулись. С минуту-другую наблюдали, передавая друг другу потрепанный театральный бинокль.

– Жаль, Муравьева и Лебедева рано оставили сцену, – вздохнул тщедушный человечек с затейливо повязанным бантом на шее. – С их уходом в балете поубавилось истинной красоты.

– Несомненно! – подхватил старик в форменном кителе инспектора гимназии. – Они танцевали, будто перламутры на солнце переливались. А эта…

– Разница как между женой и полюбовницей, – подытожил авторитет, отбирая назад бинокль. – Несмотря на эту холодность, ей рукоплещут Париж и Нью-Йорк! Три бенефиса в год, видали вы такое?! В Петербурге ледышке-Ваземихе платят по шести тысяч рублей в год. Московская прима Собещанская имеет едва ли десятую часть от такого раздолья. А уж она танцует не в пример душевнее!