Книга Пиковый туз, страница 98 – Стасс Бабицкий

– Кто он? – сыщик захрипел, горло от волнения высохло и потрескалось. – Кто этот человек?

– Мой дед, граф Фердинанд фон дер Борх-Любешюц. С него все и началось. Присаживайтесь, зударь, – курляндка подтолкнула его к деревянной скамье. – История длинная.

Фердинанд родился в 1795 году. В тот памятный день, когда великое герцогство лишилось независимости и стало одной из приграничных губерний Российской империи. Мать умерла рано, а отец постоянно пребывал во власти излюбленных пороков: пьянства, распутства и немецкой философии. Мальчик рос без присмотра, как сорняк на грядке (хотя подобное сравнение не приходило ему в голову, поскольку ни один девятилетний дворянин не способен отличить сорняк от грядки). Часто убегал на неделю, побродить по лесам – называл такие прогулки «wanderschaft^[105]». Он подружился с отпрысками соседей-баронов. Вильгельм фон Даних и Николаус фон Диц тоже маялись от скуки и искали приключений. Проказы этой троицы заставили взвыть даже волколаков, по легенде обитающих за скалистым кряжем на севере. Простые люди так и вовсе страдали каждый день – то озорники сломают мельничное колесо на реке, то поспорят, кто зарубит мечом чужую корову с трех ударов…

Вскоре маленькие разбойники подросли и вышли на охоту за юбками и корсажами. Благородных девиц срочно услали в польские монастыри, а самых красивых – для надежности, – в Санкт-Петербург. Крестьяне прятали дочерей в погребах и на чердаках, а то и в стогу сена на задворках. Но треклятые охальники умудрялись отыскать, кем поживиться. В родовые замки потянулись ручейки жалобщиков, ставшие вскоре полноводными реками. Отцы бедокуров приговорили – раз у наследников избыток жизненных сил, пускай послужат на благо нового Отечества. Тут война подоспела, Буонапарте на горизонте.

– Наполеона прогнали. Наша доблестная армия вошла в Париж, Фердинанд и его друзья полгода упивались французским вином. А еще шлялись по публичным домам и великосветским салонам. Затрудняюсь оценить, где встречается больше разврата, – Доротея говорила с той же равнодушной бесцветностью. – Вернувшись домой, привезли с собой два модных увлечения. Мистицизм в духе девицы Ленорман и либертарьяж г-на де Сада.

– А также кирасу, надо полагать. Ту, в которой ваш предок запечатлен на портрете.

Баронесса опустилась на лавку рядом с сыщиком и кивнула. Пламя свечей задергалось.

– Маркиз сражался в этом панцире на полях Семилетней войны. Он сам рассказал деду, когда тот приехал с визитом в замок. Точнее, в психиатрическую лечебницу. Величайшего гения держали взаперти по навету завистников. Встречу устроили французские знакомцы. Может, они и облапошили графа: показали сумасшедшего старика и продали железо по цене золота. Но Фердинанд и вправду гордился трофеем, поэтому на первых собраниях щеголял в нем.

– Эти ваши игрища… Начинались в Курляндии?

– По возвращении из Франции три друга созвали окрестную знать на прием, чтобы разделить страсть к необычным утехам. Идеи маркиза не сразу пришлись по душе. Многие дворяне, шокированные и возмущенные, грозились положить конец игрищам – вы, зударь, подобрали славное определение, мне нравится, – но их вызывал на дуэль Вильгельм фон Даних, записной бретер, и дальше уже не возникало скандала. Недовольных хоронили. Довольные оставались.