Онлайн книга «Пиковый туз»
|
– Много их было? – Поначалу нет. Но через год в Зеленый замок близ Гольдингена[106], на игрища, – повторюсь, я в восторге от этого слова, – стали съезжаться до сотни гостей. Мы все хотим творить зло. Имеем стойкую потребность угнетать людей. Причинять боль, насильничать и калечить. А скрываем свои желания потому, что наше общество слабое и двуличное. Несколько лет назад барин-самодур имел законное право затащить крестьянскую девку на сеновал для непотребства или запороть ее кнутом под выдуманным предлогом. И это ему прощалось нашей потасканной моралью. Но проделай он это с княжной или графиней – о, тут бы взвились. Как посмел! Суд! Тюрьма! Эшафот! Она улыбнулась, открывая белоснежные зубки и слегка прикусывая кончик языка. Мармеладов отметил про себя разительную перемену: баронесса вспомнила о кнутах и ее щеки зарумянились. – А представьте, многим женщинам это нравится, – в глазах баронессы запрыгали искорки. – Иные согласны страдать и с превеликой радостью, если это доставляет удовольствие мужчине. – Не слишком логично. – Наоборот, только сей вариант и логичен. Страдать и мучиться просто так – вот что глупо. Сыщик вскочил и заходил взад-вперед, нервно меряя шагами свое возмущение. – Вы все извращаете. Все! Здравый смысл выворачиваете наизнанку. Люди стараются не причинять боли другим совсем не потому, что мораль успевает перехватить их занесенную руку. Останавливает инстинкт самосохранения: ведь на зуботычину ответят тем же, а, глядишь, и посильнее ударят. Этого никто не желает. Всякая власть, любое государство на этом ощущении стоит – пока народ боится боли, не будет ни бунтов, ни революций. Человеку боль дарована как защитный механизм, чтобы уберечь от ошибок на этапе познания мира. В детстве один раз обжегся, другой, а в третий – дуешь на горячую ложку. Хворь в теле завелась или зуб гнить начал… Кто вовремя просигналит: доктора звать пора?! Опять же, боль. А ваши речи отдают безумием. – Людей, наделенных особым вкусом к жизни, многие сочтут безумцами. Но и про апостолов поначалу так думали, ведь они подставляли другую щеку в ответ на удар. Мы тоже, своего рода, апостолы. Мы начали строить новый мир. Увидите, через сто лет останутся лишь господа и рабы, которые точно знают, чего они хотят: одни – страдать, другие – упиваться страданиями. – Хорошо, что мы не доживем до этого времени. – Это время уже на пороге и громко колотит в дверь! Она схватила канделябр и устремилась в дальний угол, высвечивая пыточные машины. Дыба с колесом – таким поднимают ведра из колодца, а тут с легкостью вздергивают людей, стягивая им локти истертыми кожаными ремнями. В другом углу – испанский осел. Поистине дьявольская выдумка! Грубая деревянная лошадка с острым гребнем вдоль спины. Сядешь – зарыдаешь. Но инквизиторам этого мало, они добавили кусачую пасть – тиски на двух винтах, чтобы зажимать пальцы «наездника», – а вместо стремян подвесили железные сапоги с жаровнями в подошвах. Подбросишь горсть угольков, раздуешь и ведьма «скачет», извиваясь от мучительной боли. Мармеладов живо представил, как горбоносый граф с портрета входит в эту залу, освещенную сотней свечей. Тащит за собой на поводке прекрасную девушку с волосами цвета спелой пшеницы, разодетую в парчовое платье. Привязывает к дыбе или, может статься, запирает в той клетке с волнистыми прутьями. А вокруг толпятся благородные господа, во фраках и манишках, но без штанов. Хрипя от нетерпения, они рвут вызолоченную парчу на лоскутки и набрасываются на беззащитную пленницу… |