Книга Пиковый туз, страница 100 – Стасс Бабицкий

Сыщик вздрогнул от отвращения и тяжело опустился на лавку, но Доротея истолковала это по-своему:

– Да, зударь, вид пыточных машин невероятно возбуждает! Они настоящие. Это «адское кресло», – баронесса указала на узкий стул с высокой спинкой, – палачи города Фегенсбурга до 1846 года использовали по прямому назначению. Представляете? На нем слабые духом признавались в злодействах, которых не совершали, или оговаривали невинных – друзей, братьев, возлюбленных, – лишь бы шипы на сиденье и в подлокотниках, перестали впиваться в тело. Лишь бы прекратить собственные страдания. Таких вы считаете нормальными?

Мармеладов не пожелал углубляться в обсуждение и свернул со скользкой дорожки на другую тему.

– Вы упомянули, что в Париже друзья-распутники увлеклись мистикой. Поэтому собрания назначали именно в полнолуние?

– А вы и впрямь проницательны, зударь. Умеете чутко слушать.

Она вернулась к скамье и села, поставив подсвечник между собой и сыщиком. Старалась держать прежний, равнодушный тон, но не могла совладать с дыханием, пышная грудь норовила выпрыгнуть из декольте.

– Но я ни разу не упоминала о полной луне! – баронесса недоверчиво нахмурилась. – Ах, да, вы наверняка узнали об этом от Ожаровского. Такая балаболка! Вчера обмолвился, что приглашал вас посетить маскарад, а я сразу не сопоставила. Магические свойства ночного светила моему деду расписал лично г-н де Сад. La vie éternelle^[107]луна не гарантирует, но продлить молодость позволяет. Маркиз дожил до семидесяти четырех лет, не растеряв мужской силы. Вы понимаете, о чем я? Мог жить долго и счастливо, да только уморили его проклятые тюремщики…

– На подобных пыточных станках, надо полагать? – Мармеладов обвел рукой силуэты, вновь невидимые. Желтый круг от догорающих свечей становился все меньше, укутывая зал в темноту. – У вас коллекция на зависть Великому инквизитору. Но как садисты оказались в Москве? Не сиделось в Зеленом замке, среди единомышленников?

– О, нет, курляндские розы давно увяли… В 1832 году чума забрала Фердинанда – в самом расцвете сил. Его верные друзья окружили заботой вдову и юную дочь. Они так старались, что через год родилась я. Не знаю, кто именно мой отец, на игрищах с графской наследницей забавлялись многочисленные гости. Когда мне исполнилось десять, семейные дела шли из рук вон плохо. Бароны разорились и, чего скрывать, постарели. Не было прежнего размаха. Развратничали в узком кругу, втягивая в оргии своих бастардов. С большими надеждами уехали в Петербург, но и там не заладилось. Оба старика умерли в первый год, мои мать и бабка пережили их ненадолго. Сыновья подались в Москву, чтобы начать сызнова. Я отправилась с ними, а что еще оставалось? С детства меня прочили в жены одному из подрастающих ублюдков, хотя я понимала: так или иначе буду принадлежать всем. Но Рудольф фон Диц – мой супруг, – замыслил по-другому и прогнал фон Данихов. Старший, Леопольд, осел в Чертаново, а младший, Генрих, вернулся на родину.

– Ваш муж не поддерживал идею либертарьяжа?

– Просто пожадничал и не собирался делиться. А вкусы ему привили вполне садистские. Эта лавка отполирована сотнями тел. Услышав свист плетки, люди цеплялись пальцами здесь или, смотрите, вот здесь – видите эти щербинки? Затем витые хвосты впивались в спину и жертвы палачей, переживая неистовую боль, скребли деревянный брус. Сдирали стружку, ломая при этом ногти. Кричали, срываясь на визг… Мне было пятнадцать лет. Внутри просыпалась чувственность, расцветали фантазии. В нашу первую брачную ночь супруг выпорол меня на этой самой лавке. Я тоже стонала. Не от боли, а от наслаждения. Правда, руки мне связали шелковым поясом от пеньюара, а не грубой бечевой.