Книга Шкура неубитого, страница 38 – Стасс Бабицкий

– Эк вы вывернули, – поцокал языком Мармеладов. – Но разве Лаврентьев генерал?

– Представьте себе! Произведен в генерал-майоры два года назад, удостоен Святого Владимира за двадцать пять лет беспорочной службы. Но мундира не носит, оттого сразу и не подумаешь, что он из военных чинов. Именно поэтому он…

– …под подозрением, да. Понимаю вас, Николай Павлович, но если эдак перебирать каждого, то логика подскажет, что любой из них может оказаться турецким лазутчиком.

– Что же вы предлагаете? – насупился дипломат. – Послать логику ко всем чертям?

– Ни в коем случае. Нужно просто отбросить все общее и искать то, что отличает Белого медведя от остальных раненых генералов, побывавших на поле брани.

– Что же это? Только, заклинаю вас, не надо опять про стихи Пушкина.

– Его страсть, – улыбнулся сыщик. – То, чего генерал желает больше всего на свете, но не может получить. Ради этой страсти Белый медведь и пошел на предательство. Вы же не думаете, что османцы купили его деньгами?! Сами говорили, военные купаются в золоте. Стало быть, для него существует нечто более важное.

– Что же это? – озадаченно спросил Игнатьев.

– Вот это нам и предстоит выяснить.

Офицеры рассаживались за длинным столом, нещадно царапая шпорами дорогущий наборный паркет.

– Давайте займем вот этот угол, – Игнатьев подтолкнул сыщика направо. – Черные сюртуки соберутся в одном месте. Вы ведь не станете возражать, г-н Лаврентьев?

– Конечно, не стану. Воронам привычнее сбиваться в стаю, – откликнулся редактор “Русского инвалида”, поглаживая поседевшую бороду. – Это златоперые павлины пусть красуются друг перед другом, а мы уж, скромненько, по-стариковски.

– Ну-ну, вам ли на возраст пенять! Знакомы вы с г-ном Мармеладовым? Литературный критик из Москвы.

Сыщик поклонился.

– О, нашего полку прибыло! – радушно кивнул редактор и вцепился в рукав Мармеладова. – Позвольте поинтересоваться, сколько вам платят в “Ведомостях”? Я как раз задумал литературное приложение и у меня…

– Какой же вы ворон? Вы прямо коршун, – ухмыльнулся Игнатьев. – Враз набросились, да все о делах.

– Вы правы, – смутился Лаврентьев. – Обеденное время свято, никаких разговоров о строчках и гонорарах. Хотя, подумайте, душа моя, – это уже вполголоса Мармеладову, – за критику в столице платят щедрее, чем в Москве.

Напротив троицы в сюртуках уселись трое в мундирах.

Красовцев, в пику собственной фамилии, природной красотой не отличался. С первого взгляда складывалось впечатление, что мелкие черты его лица, кривобокий нос и слишком тонкие губы нарисовал дрожащей рукой нерадивый ученик художника, а после скомкал испорченный портрет, чтобы не получить нагоняй от мастера. Положение еще могли бы спасти бездонные глаза генерала, цвета спелой черешни, если бы в них разгорелись огоньки бесшабашного азарта. Но сейчас там тлели угольки равнодушия. Наверняка, он из тех вояк, кто пробуждается к жизни лишь на поле брани. Гусарский век не долог, потому и высокие звания им раздают не по выслуге лет, а за подвиги и отчаянную храбрость в бою. Красовцев был самым молодым из генералов, сидевших за столом. Остальные уже перешагнули пятидесятилетний рубеж, многие отрастили окладистые бороды, но этот гладко брился, подчеркивая свою моложавость и бросая вызов седовласым: «Мне только сорок, вся жизнь впереди!»