Книга Все началось с развода, страница 100 – Анна Томченко

— Я кофе сварил.

Я была слишком неживой для этого глупого молодого мужчины. Я была слишком вымотана, разбита и беспомощна для того, чтобы дать ему что-то большее, чем просто ночь разговоров.

И этой ночью я рассказывала историю за историей, как старому часовщику, как будто понадеялась время назад отмотать. В своё прошлое вернуться.

Я рассказывала Максиму всю свою жизнь. О каруселях в парке Горького, на которых меня Альберт катал, когда я только только родила Зину. И на колесе обозрения, где он меня целовал, чтобы потом, через год, у нас родился Гордей.

Я рассказывал ему о десятках забытых дат. А о сотнях запомненных.

О подарках, о пионах.

О том, как было банкротство, о том, как мандарины пахли.

Я была здесь телом, зрением, слухом, обонянием.

Но душой я все равно осталась там.

Макс вздохнул, прошёл к кровати и, перегородив своим силуэтом лучи рассветного солнца присел на корточки.

Убрал прядь мне за ухо.

Погладил по плечу.

— Полетели в Сочи у меня начинается регата.

63.

Альберт.

Паскудно было.

Дерьмово было.

Через неделю мне отдали девочку.

Через неделю я забрал Лену из роддома.

Не просто так, с органами опеки, с юристом Алёны Петром Викторовичем, с Гордеем.

Элла орала о том, что у неё отняли ребёнка, приехали какие-то непонятные люди, что-то заставили её подписывать.

Она хотела денег.

Она очень хотела денег.

А я уже не хотел ничего. Я просто знал, что эта малютка, которой до сих пор велика шапочка, она моё наказание, и искупление.

Я знал, что эта маленькая девочка не заслужила того, что ей приготовил мир.

ЕЙ бы другую мать. Ей бы другого отца.

Не дебила, не придурка, который просрал все щелчком пальцев.

Но у неё был только я, у которого даже в квартире не было ничего не оборудовано, не сделано, не куплено.

Только я.

Я настолько офигел от того, что, оказывается по факту не помнил первые годы жизни ни Зины, ни Гордея, что я даже не соображал, как менять памперсы. А она ещё такая мелкая была. У меня запястье толще было, чем у неё все тельце.

Махонькая. Она даже не кричала.

Я её держать на руках не мог, настолько хрупкая, мелкая, старался в несколько пелёнок завернуть. Голова кружилась от калейдоскопа событий.

Рука дёргалась постоянно позвонить Алёнке.

Своей Алёнушке, своей Аленочке.

Но нельзя было.

Я не имел права.

Это ад для неё, который будет тянуться всю жизнь. Это горе, которое она должна будет испить.

Я не мог ей позвонить.

Несколько моих ассистентов носились как подстрелянные, пытались утрясти все эти дела с правами на малютку. Гордей переехал ко мне, основательно. Так мы и стояли два здоровых лба смотрели на крошку в ворохе пелёнок. Оба качали головой.

— Ты решил поселиться со мной? — Спросил я у сына, а он пожал плечами.

— Да не то чтобы. Просто знаешь, как-то дерьмово. Ты же можешь не выдержать и сорваться, поехать к матери. Она не выдержит, сорвётся и примет. Только цену заплатите оба. Так что я побуду с тобой.

— Я такой дурак. — Выдохнул, глядя на Леночку, и покачал головой.

Слезы кипели на глазах, жгли, а я ничего не мог с этим поделать.

Пётр Викторович звонил, предупреждал что-то по поводу раздела имущества, а я только тихо повторял.

— Дайте Алёне все, что она хочет, все, все, все, что хочет.

У меня не было сейчас никакого варианта того, что я вдруг захочу поторговаться, как-то поправить ситуацию.