Книга Преступление в Блэк-Дадли, страница 207 – Марджери Аллингем

Грязь вокруг него клокотала, бормотала сама с собой на своем тихом, гортанном языке. Дождь продолжал идти. Человек был один между глиной и небом.

Он яростно боролся, чтобы вырваться, и вдруг осознал, что грязь уже достигла пояса. Он яростно бил руками – они не находили ничего, кроме зловонной жижи. Та достигла его плеч, и тогда, забыв о любой другой опасности, он закричал, призывая Кэмпиона, напрягая легкие; его могли услышать даже в деревне.

Грязь булькала и хлюпала. Сквозь нее прорывались струйки воды. Он соскользнул глубже; еще секунда – и грязь должна была достигнуть подбородка. Он еле-еле заставил себя опустить руки. Инстинкт подсказывал ему, что так он сможет получить минутную отсрочку. Грязь смыкалась вокруг него, засасывая его нежно, крепко и с ужасающей медлительностью. Он не смел кричать, чтобы малейшее движение горла не помогло ему провалиться еще ниже.

И именно в эту секунду его нога где-то глубоко внизу коснулась чего-то твердого. Он весь напрягся, в нем заново вспыхнула надежда. Ему было трудно дышать. Словно чувствуя себя обманутой, грязь давила на него, расплющивала своим огромным весом.

И все же надежда возвращалась, возвращалось дикое, безрассудное желание еще пожить, чего бы жизнь ему ни принесла.

Дождь прекратился.

Его терзала сплошная судорога, но он и не думал расслаблять мышцы: они одни держали его в болоте стоймя.

Высоко над его головой разошлись тучи. Хвост пронесшейся над землей бури рассеялся. Стало немного светлее.

Он уставился в даль перед собой. Глаза вылезли из орбит. Его лицо было искажено, рот разинут, вены под бледной кожей вздулись большими складками.

Не далее чем в футе от него шла толстая белая линия – неровная, еще более страшная, более беспощадная, чем сама грязь. Прилив.

Он наблюдал за ней. Вся жизнь до последней искорки, которая еще оставалась в нем, готовилась восстать против последнего, ужасного врага. Вода немного отступила, только чтобы вновь броситься вперед, в дюйме от его лица, обдав своей соленостью.

Он напряг каждый болевой нерв в теле. Его неистовый крик – крик умирающего – напугал диких птиц и отразился в тихих комнатах далекого поместья, в целых акрах от солончаков, а затем растворился в тишине раннего утра. Волны снова отступили, и когда они вернулись в следующий раз, то, пенясь, смеясь, сорвали поцелуй с его губ.

– Два зуба? – презрительно переспросил человек из Скотленд-Ярда. – Уже семь! Три – внизу, четыре – наверху. Мы с Мэри от него без ума. Тебе нужно зайти к нам и посмотреть на него, как только ты встанешь на ноги.

Он сидел, наклонившись вперед, в большом кресле перед камином – одним из первых разожженных по осени – в квартире на Боттл-стрит.

– Пожалуй, загляну на следующей неделе. И я уже поправляюсь.

Высокий голос звучал глуше, чем раньше, но не утратил полностью того воодушевления, которое всегда красило его хозяина. Кэмпион почти утопал в своем кресле с высокой спинкой. Лишь время от времени, когда мерцал свет камина, его гость мог мельком увидеть лицо хозяина, все еще отчаянно изможденное после долгой болезни. Пуля Барбера пронзила легкое, заживление шло медленно. Но прежний блеск глаз за роговыми очками уже был здесь, делая их вновь живыми и веселыми.

Его друг улыбнулся:

– Тебе чертовски повезло. Тебе всегда везло.