Книга Танцоры в трауре, страница 88 – Марджери Аллингем

Кэмпион не произнес ни слова.

Он стоял, положив руки на балюстраду, слегка ссутулив плечи.

История Хлои, увиденная искушенным взглядом, приобрела совершенно иной оттенок, чем откровенная история юной любви в трудных условиях, которую он только что услышал. Пока он стоял, глядя на воду, в его сознании выстроились в ряд мелкие обстоятельства, которые незаметно сложились в аккуратный узор.

Сутанэ, несмотря на все возражения, освобождает место для Хлои в шоу; Сутанэ, сидящий в темном партере, приказывает Хлое не принимать приглашение его жены; Сутанэ, настаивающий доктору, что Хлоя ему незнакома; Хлоя, сидящая на коленях у Носка, называющая Сутанэ старым другом; маленькие часики с надписью на них; и, наконец, предоставляя ключ ко всему, мисс Финбро с безрассудной поспешностью просматривает бумаги мертвой Хлои.

Его светлые глаза за стеклами очков стали жесткими, и он едва осознавал, что глубокий молодой голос Питера Броума искренне звучит рядом с ним.

“Вы, вероятно, не одобряете развод. Простите меня, но вы забыли, на что похожа любовь. Это потрясающе. Это единственное, что имеет значение. Вы беспомощны. Это совершенно неразумно. Ты абсолютно ничего не можешь поделать. Это душит тебя ”.

Мистер Кэмпион, который за последние несколько дней быстро становился более человечным, испытал желание с криком убежать от этого ужасного призрака умершего саммерса, который так несправедливо шептал ему на ухо такую эмоциональную правду и интеллектуальное заблуждение. У него вырвался только один крик протеста.

“Знаете, у вас нет монополии на трагедии”, - сказал он, но бессознательно придал своему тону легкость и дружелюбие, - “только не у вас, двадцатидвухлетних”.

Питер Бром был введен в заблуждение мягкостью, которую он ошибочно принял за терпимость.

“Нет, но мы новички в этом”, - сказал он. “Хуже быть не может. Если бы это было так, люди умирали бы от этого каждый день. Ничего не может быть хуже этого. Это непостижимо. Да ведь это так страшно, что почти проходит весь круг. Это ужасно говорить, но это почти—почти прекрасно, это так изысканно обидно ”.

Мистер Кэмпион подумал о Линде, Саре, Хлое, какой ее увидел дневной свет, о Сутане и, наконец, о себе. Он взял руку мистера Броума и тепло пожал ее.

“До свидания”, - отрывисто сказал он. “Она умерла очень быстро и совсем без боли. Это довольно приятно, если подумать об этом. До свидания”.

Он поспешил прочь, его длинная тонкая тень тряслась и хлопала по освещенной фонарями дороге.

Мистер Броум остался на своем мостике со своей трагедией, которая была такой же печальной, прекрасной и далекой, как звезды над его взъерошенной головой.

На следующее утро мистер Кэмпион долго сидел за завтраком, его худое тело практически утонуло в плюшевых волнах малинового дивана.

В этот час в клубной столовой царила тишина, та особая разновидность дышащего покоя, которая священна для трезвого бизнеса - снова взглянуть миру в лицо.

Тяжелые шторы, с викторианской щедростью обвитые шнуром вокруг огромных окон, казалось, сопротивлялись яркому солнечному свету, который полировал их бахрому и стремился раскрыть интимность их плетения, так что большая комната была затуманена небольшой войной света и тени.

Тепло, комфорт и общая атмосфера дружеского уединения успокоили Кэмпиона и позволили ему почувствовать себя разумным и уверенным в себе. Из его нынешнего убежища события и эмоции предыдущего вечера казались похожими на сон, но без счастливой нелогичности, которая делает большинство снов такими приятными в ретроспективе.