Книга Занавес памяти, страница 95 – Татьяна Степанова

– Да, Гек. Я бы никогда не вообразила их парой. Для меня – нонсенс. А у них был служебный роман… трагический, роковой. Я ошиблась, когда решила: Гурмыжская сомневалась в виновности Серафима, имея веские доводы, возможно улики. А перед нами сплошной человеческий фактор, ее эмоции, чувства к Буланову. Подозреваемый в убийстве мальчик… наш Симура для них обоих тогда был пятое колесо в колеснице.

– Точно. Очень хочу тебя еще послушать.

– Тогда опять сначала мое чисто личное… лишь с тобой, Гек, могу поделиться, больше ни с кем. Во дворе Улиты я вела себя, по собственной оценке, странно… – Катя подбирала самые нужные слова. – В прошлом примчалась бы на место ее убийства по заданию пресс-службы и хвостом ходила бы за всеми: оперативниками, криминалистами… От меня словно от осы назойливой отмахивались бы, но я все равно лезла бы с вопросами. А сегодня утром мы с тобой явились, увидели мертвое изуродованное тело. Ты сориентировался быстрее меня: в дом попал, картину запомнил, а я… бесполезной себя ощутила. – Катя на секунду умолкла. – Моей прежней работы больше не существует. Раньше мы бы сами вызвали полицию, все разузнали от коллег. А сегодня утром мы просто уехали. Новости получаем обиняком, косвенно… Умом я понимаю: мы поступили правильно, но сердцем… я еще не привыкла к новой роли. Хотя по поводу моего увольнения из полиции я не сожалею, я даже рада, Гек! Я освободилась.

– Я знаю, о чем ты. И со мной было похожее. Я тебе помогу. Я с тобой. Спасибо за откровенность. – Он взял ее руку и поцеловал в запястье.

Катя сплела его пальцами со своими, уже сама не отпускала его. Гектор резко крутанул руль свободной рукой и свернул с шоссе – они ехали по пологому берегу Оки, по заливному лугу, среди еще не пожухлой высокой травы.

– Теперь о нашем расследовании, – молвила Катя. – Обрывки моих сумбурных мыслей. Наш Симура, он обвиняет мать в убийстве отца в пылу ссоры, но не терпит обвинений в ее адрес прилюдно от прочих, даже от ее бывшей подруги. Парадокс, а?

– Мать есть мать. Пусть в действиях самурая нет логики, но зато по-мужски.

– Про саму Аксинью, – продолжила Катя. – Все о ней нам твердят: Раиса, Евдокия и прочие – она ревновала Геннадия, страстно его любила, отбила у мамаши, женила на себе, терпела от него многое, но… мы-то от нее самой слышали совершенно иное.

– Что? – Гектор заинтересовался.

– Ссорясь с сыном, она про мужа вещала вскользь, о своей любви к нему – ни словечка, а весь свой пыл направляла на их имущество, собственность. Тигрицей отстаивала дом, она им владеет лишь наполовину. Злилась насчет Светланы Жемчужной, распоряжавшейся московскими квартирами ее мужа… И еще. Евдокия нам проговорилась: оказывается, и одиннадцать лет назад, готовясь к разводу, Аксинья уже тайком наводила подробные справки про бизнес мужа, его отношения с партнером, его намерения продать свою часть.

– Ширму использовала бабенка? – спросил Гектор. – Намеренно представлялась матери и подруге ревнивой истеричкой, а сама корыстная стерва? Но ей же ничего особо после Елисеева не досталось. Лишь их дом в Кукуеве. Правда, неплохой. Но задорого не продашь. Далеко от Москвы.

– На Серафима отец записал личную недвижимость. Аксинья – мать, – продолжала свою мысль Катя. – Лишь по стечению обстоятельств опекуном над Серафимом признали не ее, а троюродную тетку. И все досталось той. А могло достаться Аксинье. Вдруг она просто ошиблась в своих корыстных расчетах тогда?