Книга Дело «Тысячи и одной ночи», страница 45 – Джон Диксон Карр

Дорогой Г.,

непременно нужен труп – настоящий труп. Причины и обстоятельства смерти не имеют значения, но труп должен быть непременно. Я организую убийство, тот ханджар с ручкой из слоновой кости прекрасно подойдет, ну или пусть будет удушение, если это покажется лучше…

Пришло время предъявить записку Маннерингу, который к тому моменту уже наверняка должен был накрутить себя до нужной мне степени нервозности. Казалось бы, вот и ключ к разгадке всего дела, в котором Маннеринг фигурировал как злодей второго порядка; и тем не менее я колебался. Если бы меня спросили почему, я не смог бы назвать ни одной причины, которая показалась бы убедительной судебным заседателям, и все же меня терзали сомнения. Так вот, что можно было заключить из этого?

Записка была напечатана на самом обыкновенном листе бумаги, при помощи самой обыкновенной черной ленты, на самой обыкновенной пишущей машинке, в ней не было никаких примечательных деталей, которые удалось бы обнаружить невооруженным глазом, кроме небольшого подтека, образовавшегося на хвостике запятой. По-видимому, автор записки привык пользоваться пишущей машинкой, поскольку напечатана она была очень чисто и без помарок, которые обычно выдают новичка в этом деле. Более того, судя по вполне обыденному упоминанию ханджара с рукояткой из слоновой кости, автор записки также был знаком с музеем, что сужало круг подозреваемых. Что касается потрепанности листа, я вновь осмотрел записку и понял, что грязь, скорее всего, была угольной пылью. Эта проклятая субстанция становилась столь же вездесущей, как и накладные бакенбарды. Я соскреб немного угольной пыли на листок из своего блокнота и отложил его для дальнейшего анализа. Но если это не та же угольная пыль, пятна которой были обнаружены у входа в музей и вокруг лавки в Базарном зале, тогда что это? Записку нашли в кармане пальто Маннеринга…

И вот, господа, наконец (наконец!) мою непробиваемую черепную коробку пронзила простейшая мысль, настолько очевидная с самого начала, что ее невозможно было бы игнорировать даже на фоне целой бельевой веревки, увешанной накладными усами и бакенбардами. И вот что это была за мысль: записка могла быть адресована не Маннерингу.

Она могла быть предназначена не для Маннеринга по той простой причине, что она была недописана. Текст обрывался на полуслове, и целых полстроки посередине в ней были перечеркнуты. Когда пишешь кому-то записку, можно, конечно, случайно забыть поставить подпись. Но нельзя же ни с того ни с сего бросить писать ее на полпути, засунуть в конверт и отправить адресату. К слову, записка была сложена не таким образом, чтобы поместиться в конверт. Она была сложена квадратиком и замята со всех сторон, будто долгое время находилась под прессом.

Проще говоря, автор записки поступил так, как поступают многие незадачливые писаки, когда под боком не оказывается мусорного ведра. Первые несколько строк ему не понравились, либо же он просто передумал и бросил это дело. А затем, не зная, куда деть испорченный листок, сложил его и затолкал себе в нагрудный карман, где лежали другие бумажки, которые его и придавили. Таким образом, если Маннеринг не получал этой записки, то он написал ее? Да, ее обнаружили при нем, но я все равно не думал, что он ее автор.