Книга Ну а теперь – убийство!, страница 40 – Джон Диксон Карр

Картрайт взглянул на белую дверь – закрытую, – которая их разделяла. По крайней мере, Моника не оставила ни у кого сомнений насчет своего отношения к нему.

– Она вас ненавидит, Билл, – со смехом уверяла его Фрэнсис Флёр. – Она сама мне так сказала. Что вы ей сделали, когда только с ней познакомились? Наверняка это было нечто ужасное, если вы понимаете, о чем я.

– Я ничего ей не делал.

– Ну да, как же, Билл! Расскажите-ка, что там у вас произошло?

Ховард Фиск тоже был почти убежден в этом.

– Честно говоря, молодой человек, – откровенничал режиссер, – я думаю, что дело в вашей бороде. Я тут на днях спрашивал у нее, как ей понравится, если ее поцелует мужчина с бородой…

– С какой стати вы это сделали?

– Ой-ой-ой! И что же вы, писатели, все такие чувствительные? Я спросил без всякой задней мысли. Я просто размышлял, не приклеить ли нам Дику Коньерсу моряцкую бороду для сцен с драками и как бы она на это отреагировала. Однако если вы не хотите услышать…

– Простите. И что же она сказала?

– Она ничего не сказала. Она лишь содрогнулась. Дрожь пробила ее изнутри и пробежала по всему телу, будто она дотронулась до паука.

Будто она дотронулась до паука – слышали?

В тот момент Уильям Картрайт даже в своих собственных глазах выглядел так же непривлекательно, как, судя по всему, и в глазах Моники Стэнтон. Как большинство из нас, в те первые дни он чувствовал тревогу. Его настойчивые попытки попасть в армию оказались абсолютно безуспешными. В душе он восхищался тем, как филигранно и невозмутимо правительство, будто гроссмейстер за шахматной доской, приближало неминуемый конец войны: без знамен, без смятения, не мобилизуя ни на одного неподготовленного солдата больше, чем это требовалось. Он понимал, что самым разумным для него было прекратить суетиться и ожидать призыва.

Однако тревога не отпускала.

Во-вторых, на студии «Пайнхэм» он теперь имел славу низложенного пророка: никаких кровавых событий не произошло. Жизнь текла в том же мажорном ключе, что и в любом другом уголке Англии, если не считать того, что обстановку нагнетал мистер Хэкетт. На случай ночного отключения электричества, когда люди ходили на ощупь, спотыкались и чертыхались, Том Хэкетт выдумал для себя костюм, состоявший из пальто со светящимися пуговицами и светящейся же шляпы. В этом наряде он напоминал персонажа Герберта Уэллса, и зрелище это было не для слабонервных.

Поскольку продажа бензина по талонам была не за горами, бóльшая часть персонала жила либо в загородном клубе «Мирфилд», либо в коттеджах и меблированных комнатах неподалеку от студии. Курт Гагерн, снимая подводную сцену в озере, выпал за борт и оказался прикован к постели с простудой. Многих молодых сотрудников призвали, и один скромный электрик оказался обладателем трех капитанских звездочек на погонах.

И вот в самую гущу этих событий, со своим фыркающим смехом, болтовней и собственными правилами, окунулась Тилли Парсонс.

«Самая высокооплачиваемая сценаристка в мире» была неугомонной толстушкой невысокого роста, разменявшей шестой десяток. Она ни на йоту в себе не сомневалась, чем увлекала за собой остальных. Хотя помада на ее губах выглядела так, будто она красила их в потемках – всегда на долю дюйма выходя за контуры, – она обладала недюжинным очарованием. Она постоянно говорила о похудении и заказывала самые немыслимые блюда в ресторане «Пайнхэм».