Книга Опаловая змея, страница 170 – Фергюс Хьюм

Даукер не дал ему образования и не одел в приличную одежду, так как думал, что это испортит его инстинкты и внешний вид, которые были по‐своему полезны, поэтому Флип оставался оборванным и невежественным; но его покровитель намеревался дать ему шанс подняться в мире позже, когда тот станет старше.

Парень не знал другого имени, кроме Флип, и происхождение этого прозвища оставалось загадкой – никакой одежды, кроме мешковатых брюк и рваной рубашки, он не имел, а домом ему служила зловонная берлога на Друри-лейн. Язык у него был скверный и странный, поведение – тоже; и все же маленький клочок заброшенной человечности внутри него обладал задатками полезного члена общества. В Лондоне таких много, но христиане Англии предпочитают помогать тем дикарям, которые не хотят их поддержки, а вовсе не тем, кто действительно в ней нуждается. Индейцы веками существовали без английской морали, религии и одежды и вполне могли бы существовать и дальше, в то время как оборванные жители самого цивилизованного города в мире отчаянно бедствуют.

Все в Лондоне знают Друри-лейн, эту причудливую грязную узкую улочку, ведущую к Стрэнду^[9]. Само название вызывает в воображении тени Сиддонс и Гаррика^[10], а окрестности посвящены драматической музе. Кто не видел этого живописного дома, покрытого пятнами непогоды, где старый сплетник Пипс видел госпожу Нелл Гвин^[11], когда она, высунувшись из окна, наблюдала, как молочницы собираются у Стрэндского майского дерева и кружатся в старом добром английском танце. Но увы! Нелл и молочницы с их странным летописцем давно скрылись во мраке времен – даже майское дерево стало лишь воспоминанием, лишь мрачный полуразрушенный дом так и стоит в грязном переулке.

От Карла до Виктории прошло много времени, и веселые молочницы со звенящими ведрами уступили место хмурым старухам, потрепанным молодым людям и мальчишкам-оборванцам. Эта убогая толпа, бредущая по неровным камням, представляла собой довольно живописное зрелище, и художник остановился бы, чтобы полюбоваться ею, но Даукер не был художником и искал не эстетического удовольствия, а Флипа.

Парень задумчиво сидел на краю тротуара, опустив ноги, чтобы не замерзнуть, в сточную канаву, и не сводил глаз с трех грязных пенни, лежавших в его чумазой коричневой ладони.

– Повезло, – бормотал Флип, размышляя над тем, на что потратить свое состояние. – Куплю хлеба, глотну пива – пузо вздуется игриво. Я куплю себе поесть… Хлеб и пиво… Деньги есть… Эй! – воскликнул он нервно, когда Даукер коснулся его ногой. – Какого черта ты пинаешь меня? О, да это же шеф!

Разглядев Даукера, он вскочил на ноги и сунул монетки за пояс брюк, служивший ему карманом.

– Что случилось, шеф? – спросил он с ухмылкой. А ухмылка Флипа была не из приятных – выглядел он как настоящий жулик. – Ты мне песенку напой, и останешься живой. Говори, зачем приперся, или просто разойдемся!

– Попридержи язык, – резко оборвал его Даукер. – Я хочу, чтобы ты кое‐что сделал для меня. Ты голоден?

– Не особо, – холодно ответил Флип. – Я всегда хочу пожрать, но ты можешь продолжать.

Даукер бросил острый взгляд на маленькую оборванную фигурку, идущую рядом с ним.

– Где ты взял деньги? – спросил он.

– Вижу, как орел с небес, где монеты бросил бес, – неопределенно ответил Флип, потирая грязные руки, когда они свернули к лавке с ветчиной и говядиной. – Я тебе сейчас все расскажу…