Книга Девятью Девять, страница 55 – Энтони Бучер

— Хорошо на солнышке, — пробормотал он.

— Можно я снова побуду умненькой девочкой?

— Разумеется. Валяйте.

— Вы сейчас думаете: “Да, все здорово, просто прекрасно, и она славная девочка, и вообще, но по ней не скажешь, что вчера ночью у нее погиб отец”.

Голос Кончи слегка дрогнул. Мэтт открыл глаза и увидел, что она встала.

— Но что тут поделаешь? — умоляюще продолжала она. — Все мы разные. Я не могу ни молиться за папу целыми днями, как тетя Элен, ни уйти в работу с головой, как дядя Джозеф, ни хотя бы слоняться по дому, хандрить и говорить глупости, как Артур. И плакать я тоже не стану. Я не ребенок.

— Вы можете сесть, поговорить со мной и перестать беспокоиться о том, что я думаю. Уж это точно можете. Или давайте сыграем в крокет.

— Лучше поговорим. Я сегодня прогуляла учебу.

Конча была еще так юна, что это прозвучало как признание в чем-то ужасном.

— Всякий бы на вашем месте прогулял.

— А вот и нет. Я не просто взяла и прогуляла. Мне велела сестра Урсула.

— Неплохой совет для монашки. Она подрывает американские общественные институты, вот что. Не против, если я закурю?

— Курите. Знаете, так странно. Она попросила меня остаться с тетей Элен вчера вечером, а утром пойти с ней на мессу — прямо как епитимья, правда? Но, наверное, вы не знаете, что такое епитимья.

— Я думал, это деньги, которые платят за исповедь.

— Деньги! — На мгновение в девушке вспыхнул испано-ирландский темперамент. Тут же Конча добавила спокойнее: — Боже, какие глупости. Никто и никогда не платит за исповедь. Епитимью нужно выполнить, чтобы искупить свою вину. Например, прочитать несколько молитв. — Она что-то вспомнила и засмеялась. — Когда Артуру было восемнадцать, однажды в субботу он вернулся домой после исповеди, зашел ко мне — я устраивала кукольное чаепитие — и спросил: “Знаешь, какую епитимью на меня наложили?” Я сказала, что, наверное, пять “Отче наш” и пять “Аве” — большее, что зарабатывала я сама. Но он усмехнулся и ответил: “Нет. Три полных розария. Я теперь не мальчик, а мужчина”.

— Боюсь, в католичестве я полный профан. Не вижу ничего смешного.

— Я так и думала. — Конча тихонько вздохнула.

— Но отчего сестра Урсула попросила вас прогулять колледж? Или есть что-то, чего я не понимаю?

— Я тоже не понимаю. Не знаю, что и подумать. И поэтому волнуюсь. Когда мы вернулись из церкви, я позвонила сестре Урсуле и пересказала все, что делала тетя Элен. Сестра Урсула особенно интересовалась, ходила ли тетя на исповедь и к причастию.

— И?..

— Только к причастию. Знаете, тетя Элен причащается каждый день. Вряд ли она успевает выйти из состояния благодати. Но, наверное, этого вы тоже не поймете.

— Боюсь, что нет.

Конча пристально посмотрела на Мэтта:

— Вы не любите католиков?

— Ничего против них не имею. — Он смутился. — Мы живем в свободной стране. Но моя мать была агностиком старой школы, знаете — Томас Пейн^[14]и Роберт Ингерсолл^[15]… “Освободите народ от поповской тирании”. Боюсь, я никогда не начну думать по-другому.

— А моя мама, — негромко сказала Конча, — верила в Бога, любила его и служила ему. У нее было плохое зрение, и она умерла.

Эта фраза показалась Мэтту странной. В последовавшей тишине он крутил ее в голове так и сяк, пытаясь понять. “У нее было плохое зрение, и она умерла”. Почему-то он вновь увидел кабинет, испуганную девушку и упавшую книгу, которая открылась на белене.