Книга Руки Орлака, страница 124 – Морис Ренар

– Это весьма занятно!

– Смерть, останавливая все функции, завершает всю регенерацию. Представьте, что человек умрет прежде, чем его зрительный пурпур избавится от скотомы; если эта скотома воспроизведет контуры его убийцы (предположим, что эти контуры были сияющими), не будет ли это фактом, подтверждающим нашу легенду?

– Действительно.

– Да, но от этого факта до того, чтобы скотому можно было увидеть извне, под лупой судмедэксперта, – путь не близкий! И если я и изучаю эту проблему, если я и провожу кое-какие эксперименты, то, уж поверьте мне, только подспудно, иначе большинство коллег подняло бы меня на смех!.. Просто запомните то, что я вам сказал о скотомах; и знайте, что в глазах второго убитого не было – увы! – ничего похожего на вооруженную ножом руку. И однако же, это фосфоресцирующее привидение, в полнейшей темноте, о котором говорили медиумы… это светящееся тело, вставшее перед глазами жертвы за мгновение до ее смерти… Хм! Странное обстоятельство…

Доктор уже не думал о тех, кто его слушал.

И тут он увидел, к своему глубочайшему удивлению, как к нему подошла мадам Орлак.

– Доктор, – сказала она, – позвольте мне задать вам один вопрос. Вы не думаете, что на устойчивость скотомы может как-то влиять внезапный испуг? Как по-вашему, скотома, возникшая в результате внезапного появления перед глазами… какого-нибудь ослепительного предмета, способна исчезать и возвращаться? Может ли она, исчезнув, снова появляться в определенные моменты, под воздействием какой-нибудь сильной эмоции?..

– Я так не думаю, мадам, – ответил доктор Фруардэ самым любезным тоном. – Прерывистая скотома… это представляется мне нелепым на первый взгляд. Но… но я здесь основываюсь на обычных фактах, органах и темпераментах, а всегда нужно оставлять место исключению. Я не смог бы, к примеру, считать обыкновенными глазами те исключительные глаза, которые изволят смотреть на меня в данный момент… Простите старого практика, который столь легко прочитал вашу мысль. Но старый практик является еще к тому же и старым ценителем красоты, и он говорит вам: «Мадам, не пытайтесь постичь органическую причину вашей привлекательности. Не просите науку трансформировать невыразимое очарование ваших больших глаз в патологическую аномалию. Не углубляйте гиперестезию, оставьте в покое функциональные расстройства. Врачам не свойственна галантность; для них любое исключение, даже прелестное, является врожденным уродством. Когда у женщины такие глаза, как у вас, их просто следует сохранить. Объяснить их – значило бы их обезоружить. Если правосудие в этом не заинтересовано, кто простил бы нам подобное святотатство?»

Розина, очаровательная в своем замешательстве, взглянула на меня, затем многозначительно посмотрела на Стефена.

Красавица прекрасно знала, что в ее глазах заключено необычайное очарование, и она больше других желала сохранить этот ценный дар.

Я обещал себе никогда больше не заговаривать с ней снова о Спектрофелесе. Тем не менее я был рад видеть, что она успокоилась относительно этого призрака, который возникал не перед ней, а в ней; этой тени, являвшейся не причиной ее волнений, но их мгновенным эффектом, – словом, относительно этого фантома, который был всего лишь скотомой!

Розина безрассудно смотрела на поток яркого света. Проницательность старого доктора смутила ее, но тут – как нельзя кстати – появился мсье Буркрен, и к ней вернулось прежнее хладнокровие.