Книга Моя навеки, сквозь века, страница 101 – Марина Повалей

— Ооо, прекрасно вас понимаю… построить что-то, оставить свой след в истории!

— Хотелось бы, но…

— Почему же вы стесняетесь своего этого интереса?

Честно говоря, мне больше хотелось бы вернуться к больнице, точнее к её проблемам, в моей голове уже сверкали плакаты: Слепцов – наш депутат, которому не всё равно! Ну или что-то в таком духе, пусть и в другой формулировке. Но Ник Ник смотрел на меня… просто. Просто смотрел, просто слушал, просто делился своим больным местом. О том, что за больницу у него болит душа, что ему не всё равно, я поняла ещё там, в коридоре, когда увидела те его больные глаза.

Когда тебе всё равно – не орёшь со слюной изо рта.

— Я не стесняюсь, но он не имеет смысла.

— Почему же? Строитель – прекрасная профессия!

— Но не здесь, не сейчас и не для женщины.

— Святый Господи, что за глупости в вашей светлой голове? Вы поглядите-ка на эту барышню, — Ник Ник так искренне улыбнулся… Господи Боже мой! Он улыбнулся мне как родной, лучики морщин побежали к вискам, и рот так сильно растянулся: — Сказали бы вы это Екатерине второй, когда она приехала в Россию всего лишь женой наследника. Или не желаете так далеко, так позвольте, восемь лет назад наша с вами соотечественница, Софья Васильевна (1), уже получила премию за кручение своего волчка. Или подите, скажите Лермонтовой (2), что женщина ничего не может? Вряд ли она, преподававшая химию в Московском университете, вам поверит.

— Вы… вы единственный мой здесь знакомый, который так думает.

— Просто другие ваши знакомые не знают, что вот тут, — он постучал по своей голове, — нет практически никакой разницы, в юбке его носитель, или в брюках. Вот и всё.

— Расскажите пожалуйста ещё о больнице? Как так вышло, что здесь такое творится?

— А что? Что здесь творится?

Начала я с того, что время обеда, и скоро сутки, как я не ела. Про пыль, затхлость и сырость в палате говорить не стала, зато в красках описала сегодняшнюю сцену. Хотелось ещё рассказать про увиденную ночью, в коридоре девушку, но я не успела.

Ник Ник на рассказе о драке с силой схватил себя за волосы, до вмешательства они были уложены идеально.

— Я не знаю, я просто не знаю… я не знаю, и не представляю, что делать… один в поле не воин. Ещё вчера вечером я был полон решимости, но сегодня понимаю: менять такой порядок, решительно, что бороться с ветряной мельницей. Ничего не выйдет, — он начал ходить по комнате, — нужно было всё оставить, а я не смог, силы духа во мне не хватило, — какое-то время он помолчал и продолжил: — количество больных растёт с каждым годом, нам приходится всё… всех теснить. До того дошло, что комнаты младших врачей, младшего персонала, давно заняты больными! Раньше каждый врач жил на этаже, а теперь, случись что, искать доктора – бежать во флигель! Ветхое здание кузницы давно перемостили в барак для буйных! А разве там можно содержать живых людей? Разве можно рассчитывать на их излечение, когда они живут подобно скоту? Кроватей, и тех, на всех не хватает! В девяностом году так вообще! Приказ от двадцатого мая! За сороковым нумером! Каждого, без исключения, душевнобольного, нынче направляют сюда, в больницу Николая Чудотворца! А если больница отказывает в приёме – протокол! Только ещё одна больница! Другого выхода нет! Снять нагрузку с этой, иметь место для манёвра с персоналом, вот единственно правильный путь. А никто! Никто не понимает! И это в наше время! В наш нервный век! Когда любой человек ежедневно борется за своё существование! Задвинуть лечение мозга и нервов, как неважное! Несущественное…