Книга Моя навеки, сквозь века, страница 49 – Марина Повалей

Он был прав, скрывая это. Всплывёт такая любопытная деталь – ему не то, что во дворец, ему ни в один дом в Петербурге ходу не будет.

Итак: Гурко курирует бордель — его шантажируют оглаской, если он не поручит хлебный подряд конкретному лицу, даже смыслящему в коммерции, что не так-то и страшно — он соглашается с шантажистом, даёт Лидвалю подряд и аванс — подряд начинается, но не выполняется и в половину, коммерсант пропадает с деньгами.

В сговоре ли с ним чиновник? Получил ли что-то?

Уже дома Слепцов написал запросы в банки, на проверку счетов Гурко, стремглав помчал на Гороховую, в охранку – завизировать у Герасимова запросы.

Он старался сильно не глядеть на дом напротив, пока спешивался… в порядке ли она? Не наказал ли отец после ночи “у Мари”? Позже… это позже.

Как найти подтверждение или опровержение злому умыслу министра?

Василий выпросил у Александра Васильевича разрешение на ещё один обыск дома Гурко.

Пока прочесал каждый закуток, поговорил с обитателями особняка – и живыми и мёртвыми, время показывало восемь вечера – пора.

Дома быстро переоделся, побрился, заехал к Эйлерсу за цветами, сласти купил в кондитерской на Невском.

В девять часов вечера Слепцов вошёл в большую квартиру, которую занимало семейство Кос. Цветы хозяйке, пирожные детям, и вот он в кабинете Иоганна Коса.

Сердце стучало как заполошное, он надеялся хоть одним глазом увидеть Алису, но отчего-то она не вышла со всем семейством к гостю отца. Наказана?

— Господин Кос, вы меня не знаете, но у меня к вам дело личное, я бы даже сказал, сердечное. Позвольте представиться по чину: Василий Александрович Слепцов, штабс-капитан гвардейского, Его Величества гусарского полка. Я приехал к вам просить руки вашей старшей дочери, Алисы, — Слепцов перешёл сразу к делу. Всё внутри клокотало от нетерпения. Он предполагал ответ, но всё же…

— Что же вы, Василий Александрович, так полюбили иноверку, что готовы пойти наперекор обществу? — высокий, крупный мужчина, с лысиной и седыми волосами на затылке и по бокам, не выглядел ни рассерженным, ни обрадованным.

— Готов, господин Кос, на всё готов, надо будет…

— Что? Бросите службу?

В аскетичном кабинете повисла пауза.

— А о ней вы подумали, когда пришли сюда? Как она станет вашей женой? По воскресеньям будете прощаться на перекрёстке? Она в свой собор, а вы в церковь? Будете сидеть дома, потому что все вокруг, — он покрутил рукой, с пустой пока трубкой, — ваше общество отказывается принимать у себя мещанку?

— Выйдя за меня она станет дворянкой!

— Но от того ваш союз не перестанет быть мезальянсом! Её будут избегать, а кто-то и открыто хамить… А если вы уйдёте из полка, уедете в какую-нибудь свою деревню, сколько Императорский гусар сможет любить ту, из-за которой отказался от службы? — он забил, наконец, свою трубку табаком, ответил сам себе — на одной любви далеко не уедешь. Алиса – другая девочка, не чета вам. Она воспитана в своей вере, в строгости, в простоте. Примите совет, — спичка чиркнула, как ещё одна искра перед глазами капитана. — Езжайте туда, где вы, гвардейцы, бываете обычно, возьмите с собой актрису, у вас же есть своя актриса? Не может не быть, — он уже смеялся, чувствуя свою власть над тем, кто обычно выше его, — развлекитесь. Да и забудьте о моей дочери. Она не для вас. Не для вашего круга. Вы, со своей любовью только испортите ей жизнь. И я, признаться, не знаю, что хуже: если вас убьют на службе, и вы оставите Алису вдовой… Не возражайте! Убьют, убьют, это лишь вопрос времени! Или если вы долго будете живы… Поверьте старому человеку: супружество приятно лишь до брака. Езжайте, гуляйте, живите, прожигайте свою жизнь, как водится у вашего брата. Об Алисе забудьте, ей уготована другая роль. Скоро за ней приедет сговорённый с детства жених из Австро-Венгрии. Она выйдет за человека своего круга, своего класса, своей веры.